И вот этого, думаю, мы уже не узнаем. Китай всегда был закрытой страной – и то, что для государства важно, оно умело скрывало и будет это делать. Но в чем мы можем точно не сомневаться – у этой страны плановая экономика, а что уж китайцы умеют делать четко и хорошо, так это выполнять план.

Кто нарушил самоизоляцию и вышел за продуктами, те и умерли – примерно такими словами живописует современная англосаксонская пресса ужасы лондонской Лондоне 1665 г. Прессе вообще свойственно пугать обывателя, особенно если тема коронавируса во всю используется для прикрытия финансового коллапса и очевидно, что никакого плана выхода из начинающейся рецессии не предвидится. Но как же на самом деле сочетаются великие кризисы и самые страшные эпидемии? Совпадают ли они и если да, то почему?

Страшными фразами про эпидемии, конечно, сейчас можно напугать многих. Потому даже появились сторонники введения режима чрезвычайной ситуации или чрезвычайного положения (ЧС и ЧП). Некоторым кажется, что особый статус мер способен защитить общество от кошмара эпидемии. Другие отмечают: ЧП позволит бизнесу на формально правильном основании увольнять множество людей, тогда как по мнению авторов доклада «Победить третью волну» – сотрудников Кафедры политической экономии и истории экономической науки РЭУ им. Г. В. Плеханова, рабочие места нужно сохранять и умножать: массовый низовой спрос – основа для выхода из кризиса. Впрочем, сам спор об этом указывает, как тесно ныне связаны понятия «кризис» и «пандемия». И связь их крепче в тех странах, где сильнее кризис.

Эпидемиям не впервой прикрывать экономические провалы. В истории встречается несколько случаев, когда это происходило с большим размахом. Только тогда и кризисы, и эпидемии были несопоставимо большими, чем ныне. Большим был и страх. Потому чума 1346—1353 гг. осталась прежде всего как чума, но не как последствие кризиса. Эта жуткая эпидемия по некоторым оценкам унесла до трети населения Европы. Случилось это не из-за плохого здравоохранения: в те времена не было ни то, чтобы организованной медицины, вообще почти не было медицины, как не было и санитарии, и нормального карантина. На фоне того бедствия упомянутая чума 1665 года была не столь уж страшной напастью, как не были таковыми и иные нашествия болезней в Европе XVII—XVIII вв., по поводу избавления от которых всюду можно встретить памятные стеллы. Чума середины XIV в. была страшнее всех остальных.

Размах той эпидемии не был бы столь грандиозным, и убыль населения не была бы столь велика, если бы за эпидемией не стоял кризис. Но не эпидемия прикрывала кризис, а она сама была прямо порождена кризисом.. Аграрный кризис начала XIV в. выразился в перенаселении, а климат ухудшился – начиналось время, которую историки климата позже назовут Малым ледниковым периодом. Урожайность снижалась. И хотя голод был больше сельским явлением, а в городах ворчали на рост цен и так сильно не страдали, но произошло ухудшение питания. В результате иммунная система миллионов людей в самой развитой части мира, Европе, Центральной Азии и Китае, была ослаблена.

Тогда и явилась чума, чтобы собрать свой урожай. Экономический кризис XIV в. был страшен, но не осознавался современниками как эклномический. Люди привычно замечали междоусобицы, войны, голод, эпидемии, крестьянские и городские восстания, разделение католической церкви (пап было двое, в Риме и в Авиньоне), но не думали о спаде торговли, трудностях сбыта ремесленной продукции, обвале цен на рынке недвижимости городов и тому подобном. Все это было, но все это не осознавалось как единое явление – великий экономический кризис.