– Чего тебе нужно? – наемник наставил на человека, преградившего ему дорогу, острие пера, но, видимо, узнав его, тут же опустил.

Бамбер стоял, затаив дыхание, уповая на то, что нежданное, почти чудесное, появление человека в плаще спасет ему жизнь. Стражник видел, как неизвестный что-то вложил наемнику в руку, какой-то предмет, судя по всему, не очень большой. Моргенштерн, взяв этот предмет, с силой сжал кулак и порывисто глянул на человека в плаще. Тот на немой вопрос наемника ответил легким кивком, и тотчас же шагнул в темноту, точно растворившись в ней. Людвиг и Бамбер Шульц опять остались вдвоем.

Стражник с удивлением и надеждой увидел, как поменялся наемник после встречи с человеком в плаще. Мрачное, безысходное выражение покинуло его лицо. Оно стало спокойным и уверенным. Моргенштерн насмешливо глянул на бывшего компаньона.

– Повезло тебе, Бамбер. Сейчас мне некогда заниматься тобой. Придется отложить наш поединок. Ты же не против? У тебя есть еще какое-то время поупражняться в фехтовании. Ты ведь будешь упражняться, Бамбер, и не разочаруешь меня при следующей встрече?

Бамбер Шульц быстро-быстро закивал.

– Вот и славно. Тогда бывай, – махнув рукой на прощание, Людвиг пошел в отцовский дом.

Когда на рассвете наемник оттуда вышел, на его плече лежала пика. Бамбера Шульца, конечно, во дворе уже не было. На земле лежал мессер, который стражник так и не взял. Людвиг Моргенштерн поднял нож и, весело насвистывая, зашагал в сторону ворот.

С первыми лучами воскресного солнца к кафедральному собору стекались пражские богатеи и пражские нищие. Первые торопились купить место поближе к Богу в Царстве Небесном, вторые спешили, чтобы хоть как-то продлить свое существование здесь, в мире земном. Собор всегда притягивал к себе и тех и других, усыпляя совесть богачей и наполняя желудки попрошаек. Люди у храма клянчили деньги, давали деньги, дрались за деньги, превращая святое место в торг с его суетой и беспорядком. Может быть поэтому каменные горгульи, злобно щерящиеся с высоты соборных стен, смотрели с одинаковым презрением и на разодетых вельмож, и на нищих бродяг.

Лишь один человек на соборной площади не участвовал в общей суете. Внешне его, без сомнения, можно было отнести к нищим, но держался он в стороне от собратьев. Основная масса побирушек еще до полудня попряталась от жары в тени собора, этот же сидел прямо под солнцем, скрестив худые ноги и безучастно смотря перед собой потухшими глазами. Если он и принадлежал к цеху пражских нищих, то вряд ли был искусен и удачлив в этом нехитром занятии. Хотя ему не было и сорока, нужда преждевременно состарила лицо, а одежду превратила в лохмотья, едва прикрывавшие грязное тело. Однако милостыню он собирал не в драную шляпу, а в бургиньот, лежавший перед ним. Шлем выглядел вполне прилично, и было непонятно, почему владелец, оказавшись в столь крайней нищете, его не продал.

Проходивший мимо оружейник остановился перед бургиньотом. Мастер узнал свою работу. Переведя взгляд на нищего, он удивленно моргнул.

– Ян? Ян Немец! Ты ли это?

Нищий ничего не ответил.

Ремесленник неуверенно потоптался и пошел своей дорогой. Но тут же вернулся и, стараясь не смотреть в глаза человеку, в котором признал бывшего клиента, сердито бросил в шлем серебряную монету и поспешно удалился.

Нищие издалека угрюмо наблюдали. Один из них с красным, точно обваренным лицом, шепнув что-то соседу, поднялся и подошел к сидящему на площади оборванцу. Немного постояв в нерешительности, точно не зная, что предпринять, краснолицый вытащил из-за пояса ржавый нож, с вызовом глянув на владельца бургиньота, начал срезать края своих кривых грязных ногтей. Ошметки чаще всего ложились на землю, но некоторые попадали внутрь шлема и на лохмотья его хозяина. Но тот не обращал на это внимания.