Заколоть арахнида размером с пять лиловых обезьян зирданцу не составило труда. Он воткнул в него кинжал и провернул рукоять пару раз. И уже через минуту, когда паук перестал дёргать лапами и осел на своём брюхе, возбуждённая Савистин, подставив флакончик к его челюсти, следила за тем, как капля паучьего яда тягуче капает на стеклянное прозрачное донце. Мерцание от светильника привлекало арахнидов, но они не осмеливались нападать на непрошеных гостей. Они, затаившись в отдалении, в тени травы, всматривались в фигуры своих палачей.

Ну а после, когда флакончик был полон, возлюбленные покинули паучий ареал, покинули лес Кробо, оставив весь его птичий гомон лиловым обезьянам.

Коснувшись тонкими пальцами решётчатого оконца тюремной камеры, Сэл вздрогнула и прослезилась. Позади неё была тьма, место, откуда она пришла, больше не хранило её тепло, а впереди, за оконцем, тёмными тучами надвигалось грохочущее ненастье. Силы давно покинули её тело, и ей казалось, что вот-вот наступит предрекаемый Вессанэсс финал. Финал, которого она никак не заслуживала.

Никто более не заходил в её камеру, и она, высушенная голодом и жаждой, потеряла все надежды на спасение. Это был уже второй день её заключения, и всё это время, текущее неспешным болезненным потоком, предоставило ей только одну возможность – возможность осознать свою никчёмность и ущербность. Она уже не верила в то, что кто-то из тех, кого она знала, спасётся и вернётся домой. И эта мысль о том, что её жизнь прервётся вот так, в одиночестве и бессилии, ранила до глубины души. Глаза больше не увидят ничего, кроме этого народа, живущего вне её времени.

Гастэрот полнился звуками из соседних камер, которые так же внезапно затихали, как и возникали. У подножия башни кэруны готовились к шторму, закрывая оконные проёмы деревянными щитами, убирая прилавки и загоняя по домам бесившихся малышей. Сэл же наблюдала за ними раздосадованно, в её глазах более не было никакой веры.

Там, на земле, поникшему взгляду показалась и Вессанэсс, одетая в чёрный камзол. Она спешно расхаживала по своим владениям с пятью стражниками и разговаривала с подданными. В её руках была котомка, забитая какими-то свёртками, которые она раздавала мужчинам из домов с символом на двери в виде красной длани. Но Сэл совсем не верилось в её благочестие. Неужели женщина, обрёкшая её на голодную смерть, может быть столь внимательной к своему народу?

«Наверняка всё это она делает для того, чтобы народ принял её грядущую власть», – думалось Сэл.

Изредка Вессанэсс посматривала в сторону Гастэрота, словно знала, что девушка наблюдает за ней. И если бы в руках заключённой был бы хоть какой-нибудь камень, то она бы с удовольствием использовала его, чтобы разбить голову своей поработительнице.

– Какая обходительная тварь! – внезапно раздался голос из левого соседнего оконца.

Этот голос принадлежал черноволосому кудрявому мужчине средних лет, что то и дело сплёвывал наружу всю свою накопившуюся ненависть.

– И не говори, Кэмбис, – отозвался старческим голосом пленник из камеры, находящейся чуть ниже камеры Сэл. – Раздаёт самолично довольствие многодетным, а мы подыхаем голодной смертью.

– Собственную дочь сгубила, – вступил в разговор третий пленник из правого соседнего оконца.

– Не удивительно, – ухмыльнулся Кэмбис. – Власть меняет всех.

– Наша госпожа Савистин бог знает где, но, я думаю, она помнит о нас, – посетовал старик.

– Помнит, но не спешит вызволять своих друзей и подданных, – произнёс пленник справа.

– Может, ты вступишь в разговор, главная пленница Гастэрота? – обратился Кэмбис, и это обращение явно было адресовано Сэл.