– Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук! – колеса выбивали свою привычную дробь, равнодушно безжалостную, монотонную. С каждым часом Иван чувствовал всё большую тоску по дому, по дочерям и жене, что остались в Абелорагах. Без него они были обречены на полуголодное существование.

Вечерело.

Состав нёс в своей утробе тысячи разорванных судеб. Ни одной улыбки, ни единого радостного восклицания, ни единой шутки не раздавалось внутри. А наоборот, некоторые люди, испуганные и раздавленные, озлобленно теснили соседей, пытаясь отвоевать для себя кусочек пола, где можно было хоть чуть вытянуть ноги.

– Да не толкайся ты! – взвизгнул кто-то фальцетом. – Я и так все ребра натер об эту железяку!

– А мне куда прикажешь деться! Сам напираешь, что в очереди гетто за пайком!

Иван Соколов вздрогнул. Он приподнял голову, потом встал, выглядывая спорщиков. На его место тут же угнездились чьи-то ноги в пыльных ботинках.

– Что за железяка там, гражданин? – громко спросил Соколов.

– Таки скоба тут торчит в стенке! Я об неё уже синяк набил себе! Не толкайся, я сказал, а то сейчас сам толкну!

– Тише… тише, господа евреи! – усмехнулся Иван. – А ну, пропусти! Дай пройти туда на минутку, убери ноги!

Он с трудом протиснулся к задней стенке вагона, откуда доносился голос и радостно улыбнулся. За спиной пожилого еврея торчала железная скоба, которой крепят между собой бревна и толстые доски.

– Поберегись! Отползи, я сказал! – Иван поплевал на ладони и взялся двумя руками за железо. Потянул. Не идет.

Он крякнул, чуть отдышался и, осмотревшись вокруг, тихо сказал стоявшему в трех метрах от него молодому парню:

– Эй, друг, тебя как звать?

Тот буркнул:

– Илья, а что?

– А по фамилии?

– Ройзман.

– Вот что, Илья, помоги мне, прошу!

– Помочь? Зачем тебе эта железка?

– Скоро узнаешь. Так поможешь или нет?

Парень пожал плечами и протиснулся к Ивану.

– Давай вместе. Я двумя руками сверху, ты хотя бы одной, понял?

– Не дурак, понял…

Они рванули изо всех сил. Скоба поддалась и вылезла из дерева. Еще раз. Идет. Еще. Всё!

Иван с Ильей с трудом удержались на ногах, едва не упав на головы сидевших сзади людей.

– Пошли к той стенке… – тихо проговорил Соколов.

– Зачем?

– Пол пощупаем.

Спустя пять минут в вагоне раздался возмущенный крик Сёмы Приписа:

– Что вы таки делаете! Нас на следующей станции всех выведут из вагона и расстреляют! Не трогайте доски!

Соколов, весь красный от напряжения, с ненавистью процедил:

– Заткнись, старая сволочь! Лучше бы убрал свою задницу в сторону и не мешал. А ну, прочь отсюда, я сказал! Назад! Не то сейчас башку размозжу!

Толпа испуганно отползла.

Он сумел расшатать первую доску, поддев её скобой в щель.

– Пальцы засовывай, Илья. Тогда дернем вместе!

Пол капитулировал. Сначала одна доска, потом соседняя, третья, четвертая. Не слушая ругательств и причитаний людей, похожих на овец, покорно идущих на убой, двое мужчин боролись за свою свободу. Внизу было темно, как в преисподней, мелькание шпал сливалось в один сплошной черный поток.

– Ты что, хочешь прыгнуть? – прошептал Илья. – Там же колеса, сразу раздавит.

– Не сейчас, конечно, – скрипнул зубами Иван. – Может на подъёме тихо пойдет или перед станцией затормозит. Дай скобу! Держи меня за ноги!

Он лег на пол, опустил верхнюю часть туловища вниз и вытянул руку с железякой к шпалам. Звякнуло. Соколов отдернулся назад.

– Быстро едет, нельзя сейчас…

– А вдруг скоро станция? Надо доски назад поставить, увидят – сразу убьют! – в голосе Ильи отчетливо слышались нотки страха.

– Какая разница, когда убьют. Сейчас или спустя год, после того, как поизмываются и заставят рабом пахать на них! – жестко ответил Соколов. – Эх, польская матка боска, Святая Дева Мария, помогла бы ты нам на этой земле!