Его губы дрогнули в улыбке.

– Еще лучше. От этой жизни надо брать все, Орлова. Когда еще ты побываешь на вечере латинской поэзии утром в воскресенье?

Ему нравилось издеваться надо мной. Я сжала челюсти.

– Ты гад, Панферов! Ты просто подставил меня!

Панферов поднял руку и оперся о стену над моей головой.

– Что ты делаешь? – нахмурилась я, почувствовав смущение. Слишком заигрывающей была его поза. И его лицо было… Слишком близко. Я чувствовала запах мятной жвачки.

– Ты про что? – невинно спросил он. Его глаза смеялись. Он явно понял, про что я.

– Так делают парни в подростковых мелодрамах, когда клеят девчонок.

– Я не клею тебя. У меня просто… Болит спина! – Его явно забавляла моя реакция. – И вообще я просто подумал, что тебе понравится стихотворение, только и всего, – ухмыльнулся он, выпятив подбородок. – У вас с автором много общего. Что ж, Орлова, рад бы поболтать, но у меня планы. Хорошего тебе воскресного утреннего вечера!

Кинув мне на прощание насмешливый взгляд, Север вклинился в поток выходящих учеников. Я зарычала и в сердцах топнула ногой. Гад, гад, гад!

Дома я прочитала стихотворение. Оно было актуальным для меня. Автор, противник войн, размышляет об ужасах войны и прелестях мира. Это что, предупреждение, чтобы я не лезла в разгорающийся конфликт классов со своим пацифизмом? Или месть за мою проделку у зеркала? А может, и то и то.

На «вечер» поэзии я в итоге сходила. Было жутко тяжело вставать в такую рань и тащиться в библиотеку на другом конце города, где проходило мероприятие. В остальном все прошло хорошо, это были уютные посиделки, на которых собрались семь человек со всех школ в городе. Библиотека была старой. Высокие потолки, тяжелые портьеры, громоздкие шкафы с книгами. Мы сидели кру́гом на разномастных стульях, пили смородиновый чай в пакетиках, ели домашнее печенье, которое приготовила латиничка, рассказывали стихотворения на латинском языке и обсуждали древнеримских поэтов.

Север был прав. Когда бы я еще побывала на таком мероприятии? Оно запомнилось мне только прият ной атмосферой. Тем более что учительница была так мне благодарна, что обещала поставить пятерку за четверть автоматом. Вот так Север, сам того не зная, мне услужил.

Сплетню о Валерии и Кощее я впервые услышал на истории: впереди меня ее обсуждали девчонки. Историчке, как всегда, было плевать, что происходит на уроке, она будто не видела нас. Сгорбившись над книгой и скользя носом по строчкам, она нудно читала материал в пустоту. В это время можно было творить что угодно: вскакивать с мест и танцевать, пускать самолетики, спать. Когда отвечаешь у доски, она тоже никого не видит и не слушает. Вот в начале урока Репкин рассказал вместо параграфа по истории параграф по географии, а она усадила его на место с пятеркой.

Во второй раз сплетню я услышал в тот же день, уже на перемене, от исторички и латинички, которые поднимались по лестнице и оживленно болтали. Мне никак не удавалось их обогнать: пространство, куда я мог бы проскользнуть, занимала огромная торба латинички. Пришлось плестись сзади. Вообще неудивительно, что эта парочка училок спелась: обе древние, как их предметы, вечно сплетничают и одинаково много чудят. У латинички, например, две сумочки. Одна – гигантская сумка-мешок, по объему смахивающая на походный рюкзак, вот она-то мне и помешала пойти на обгон. Там, наверное, она держала учебники и тетради. Вторая – маленькая, вя заная, с кучей кисточек. Там она хранила любимую морковную помаду, которой подкрашивала губы на каждом уроке, а еще… фляжку. Латиничка неизменно начинала занятия бодро и с улыбкой, но минут через пятнадцать задремывала. Засыпая, она вздрагивала, как от удара током. Затем выходила из кабинета, забрав сумочку, а возвращалась снова бодрая. По классу после ее возвращения разносился стойкий аромат травяного биттера. Вот и сейчас я шел за ней и чувствовал этот запашок.