Фарах аж подскочила на месте, преисполненная надежды и кипучего энтузиазма:

– Пусть найдут труп, все будет выглядеть как несчастный случай! К тому же Рамеш-то давно пропал, лет пять уже прошло, да?

– Несчастный случай? У тебя мозги есть? Самир что, споткнется и пару раз упадет на кухонный нож? Или застрелится из пистолета, которого у него нет?

– Так, окей, я не все детали продумала, для того ты мне и нужна! Мы сделаем в точности как ты пять лет назад, только выдадим результат за несчастный случай.

– Мы? – Гита попятилась, выставив руки ладонями вперед. – Я тут вообще ни при чем.

– Еще как при чем. – Побитое лицо Фарах вдруг сделалось странно спокойным, плечи расслабились, голос стал тише. Отчего-то в ней проявилось чувство собственного достоинства, и даже спина гордо распрямилась – Фарах как будто стала выше ростом.

Гита оторопела от такого внезапного преображения.

– Остальные заемщицы уже ждут, что ты и дальше будешь покрывать мои долги, если Самир продолжит отбирать у меня деньги. Подумай об этом хорошенько. Ты в группе единственная, кому не надо заботиться о семье. А если нам перестанут выдавать кредиты, ты станешь единственной, о ком семья не сможет позаботиться. – Фарах опять подступила ближе. – Так что именно «мы», Гитабен.

Ее логика была безупречна – она сказала чистую правду. Но эта смелая демонстрация ума вызвала у Гиты злость.

– Держи свои киношные реплики при себе и убирайся к черту из моего дома!

Фарах тотчас поникла, растеряв весь кураж, и Гита снова узнала ее, жалкую и несчастную.

– Гитабен, прошу тебя…

– Нет.

Фарах уходила так же, как пришла, – с поникшей головой, сгорбив плечи, будто вечерний воздух давил на нее неподъемным бременем. Гите, глядевшей этой женщине вслед, вдруг захотелось окликнуть ее, позвать обратно – не для того, чтобы согласиться на ее дурацкий план, а чтобы угостить чаем с молоком и специями, поговорить об ужасающем одиночестве и затаенной ненависти, которые всегда сопутствуют заплывшим синяками глазам и сломанным ребрам. Но потом Гита вспомнила, что Фарах идет домой, к детям. И порыв угас сам собой.

Гита считала себя самостоятельной женщиной, которая всего добилась сама. Всего, кроме вдовства. Вопреки мнению соседей, она «сняла кольцо из носа» не потому, что убила Рамеша. Более того, у нее ни разу в жизни не возникло желания его убить. Хотелось уничтожить только некоторые свойства его натуры – те, что делали его гневливым и злопамятным, заставляли напиваться и обвинять ее в том, что у них нет детей, хотя причина с равной долей вероятности могла быть и в нем самом. Но в ее семейной жизни, даже когда отношения с мужем стали токсичными и он начал распускать руки, был не только негатив, никуда не исчезло то, что Гита в нем любила – те свойства Рамеша, которые сейчас, если она теряла бдительность, утрачивая контроль над своими чувствами, по-прежнему вызывали у нее непрошеную нежность.

Теперь она думала о Рамеше скорее по привычке, чем из чувства долга. Ей казалось, что воспоминания о нем принадлежат не ей, а кому-то другому – они сделались какими-то нереальными, киношными, что ли. К примеру, как Рамеш спас руки Гиты от ожогов, идеально поджарив пападам[7] вместо нее, когда его родители пришли на смотрины невесты. Или как в первый год их брака он засыпал, забыв свою ладонь у нее на плече, на бедре, на животе. Как учил ее свистеть двумя пальцами, как хохотал, когда у нее это не получалось и вместо свиста изо рта с шипением вырывались брызги слюны. Он хохотал, и от уголков глаз у него разбегались морщинки.

Но со временем Рамеш научил Гиту не только свистеть. Он научил ее не перебивать его, не пересаливать еду, правильно извиняться, если ему казалось, что еда все-таки пересолена («