Салони в ответ рассмеялась и подтолкнула подругу плечом:

– Не будь такой наивной, Гита.

– Ты что, сомневаешься, что все они хотят тебя, а не какие-то там деньги?

– Может, и так. Но если и хотят, то недостаточно сильно, чтобы бросить вызов своим папкам и мамкам.

Гита повертела сережку-«гвоздик» в мочке уха.

– Нет, я не верю.

– Это потому, что ты меня любишь, – хмыкнула Салони. – Ты смотришь на меня по-другому, не так, как все. – Она цокнула языком: – И еще потому, что ты дура.

Гите приходилось скрепя сердце участвовать в ожесточенной борьбе Салони с нищетой чаще, чем хотелось бы. Однажды они пытались продавать школьные тесты, но быстро выяснилось, что надо где-то добывать еще и правильные ответы, чтобы обеспечить себе регулярный доход. В другой раз Салони заключила сделку с торговцем всякой второсортной бижутерией, пообещав сделать рекламу его зашкварному товару, и на снятой вскоре общей фотографии все их одноклассницы сидели с дурацкими дешевыми заколками-бабочками в волосах, словно это был обязательный элемент школьной формы.

За дурацкими заколками последовали побрякушки под слоганом «Пусть все девчонки обзавидуются», а за побрякушками – помада и румяна с девизом «Пусть все мальчишки обалдеют». Гормоны у их ровесников уже играли вовсю, и Салони вдруг обнаружила, что до сих пор упускала из виду половину рынка своих потенциальных клиентов – собственно мальчишек. После этого настала кратковременная эра агентства знакомств, которая закончилась под аккомпанемент звонких пощечин парням и вопли Салони: «Я сваха, дурень, а не шлюха!»

Еще были надувательская лотерея, розовый карандаш для глаз с эффектом конъюктивита, платная служба телефонной связи, состоявшая из Салони и ее дешевого мобильника и натолкнувшая всех жителей деревни на мысль обзавестись собственными дешевыми мобильниками, а также кулинарный конкурс на лучший второй завтрак, имевший неожиданный успех у пожилых женщин, которые, однако, быстро смекнули, что могут обойтись без Салони в качестве организатора, и дали ей отставку.

Восстановить точную хронологию всех этих предприятий – в каком году что происходило и в каком возрасте – Гита уже не могла, поскольку в ту пору время их не волновало. Зато она четко помнила, что им было около девятнадцати лет, когда отец с матерью сообщили ей о предстоявшем визите молодого человека с его родителями – на смотрины. «Меня выдают замуж», – сказала она Салони, и ее затошнило от радостного возбуждения, смешанного с непонятно откуда взявшимся ужасом. Если бы жених оказался уродом или тридцатитрехлетним стариком, Гита смогла бы легко отказаться от помолвки – она в этом не сомневалась, потому что знала своих добрых, потакавших ей во всем родителей. Она была их единственным ребенком, и они дали ей все, что было в их силах, в том числе образование.

При виде Рамеша, переступившего порог родительского дома (с правой ноги, и никак иначе, потому что, как вскоре выяснилось, он был ужасно суеверен), Гита испытала удивление. Нельзя сказать, что оно было приятным или неприятным. Просто удивление. Гита уже замечала этого парня в деревне – он ремонтировал стулья, кресла и другие сломанные предметы мебели. А теперь вот очутился здесь, в их гостиной, взял печенье с поданного ею подноса и попытался заглянуть ей в глаза, стремясь ее подбодрить или успокоить. Но нужно было блюсти санскары – «обряды и добродетели», – ведь на нее смотрели родители жениха, поэтому она отвернулась. Отец и мать Рамеша не спускали с нее взгляда, пока она разливала чай, а через полчаса ей предстояло снова оказаться под прицелом этих глаз, когда они будут оценивать, насколько правильно она приготовила