Ричард рассказал матери, что кафедральный капитул Жоффа обвинял его во множестве грехов: симонии[5], вымогательстве, рукоприкладстве, пренебрежении пастырскими обязанностями. Похоже, Ричард относился к ним скептически и скорее склонялся поверить Жоффу, что не так уж часто случалось в их бурном прошлом. Но Алиенора знала, что сын доволен действиями брата при осаде Тикхилла. Кроме того, Жофф добросовестно пытался собрать деньги на выкуп, ему помешало лишь сопротивление монахов, в знак протеста даже прекративших богослужения в кафедральном соборе. Алиенора сомневалась, что перемирие между Ричардом и Жоффом продержится долго – оба обладали слишком сильной волей. Увидев, что Жофф смотрит на нее, королева незаметно опустила взгляд и подумала, как обидно, что Гарри так упорно стремился сделать из Жоффа то, чем тот не был, не мог и не хотел быть.

Совет начал обсуждать введение налога в размере двух шиллингов с каждых ста двадцати акров земли. Алиенора понимала, что это решение станет непопулярным, но не видела другого выхода освободить заложников. Вспомнив внуков, Отто и Вильгельма, она ощутила острую печаль, зная, как оба мальчика скучают по дому. Но теперь ей хотя бы не нужно беспокоиться, что Генрих пойдет на попятную и не отпустит их после уплаты остатка выкупа: пришли известия, что император наконец заключил мир с их отцом, Генрихом Львом.

Ричард только что сообщил, что собирается написать письмо английскому духовенству, поблагодарить всех церковников за усилия по его освобождению. Подавив зевок, король спросил, нужно ли обсудить что-то еще, заметив, что мало спал прошлой ночью. Андре ухмыльнулся – он видел, как Еву вели в спальню Ричарда, но остальные по примеру короля встали и пожелали ему спокойной ночи. Жофф и Губерт Вальтер обменялись взглядами, и последний неохотно сказал:

– Остался один вопрос, сир.

Ричард снова сел:

– Что такое, Губерт?

– Вчера, пока ты ездил в Шервудский лес, прелаты собрались на совет.

Лоншан застыл, оскорбленный и уязвленный тем, что даже после возвращения королевской благосклонности, другие епископы избегали его, словно прокаженного, и не пригласили его на собрание. Ричард ждал, но Губерт тянул с ответом, понимая, что новость радости не принесет.

– Они считают, монсеньор, что тебе хорошо было бы провести какую-нибудь церемонию по случаю возвращения в Англию.

Глаза Ричарда сузились. Прежде чем он успел ответить, вмешался Жофф, не понимавший, почему Губерт ходит вокруг да около.

– Речь о повторной коронации, – без обиняков заявил он. – О возобновлении авторитета монарха, способе… – он не договорил: его брат отодвинул свое кресло с такой силой, что оно перевернулось.

– Способе чего, Жофф? Очиститься от позора моего плена и оммажа, принесенного Генриху?

– Мы этого не сказали, сир, – поспешно вставил Губерт.

– Но подумали, – бушевал Ричард. – Иначе к чему заговаривать про эту церемонию, этот обряд очищения? Ну так передай им вот что, господин архиепископ. Скажи, что если на моей чести есть пятно, я намерен смыть его французской кровью! – С этими словами король развернулся, стремительно вышел за дверь и с таким грохотом захлопнул ее за собой, что все вздрогнули.

Повисло долгое молчание. Приближенным короля доводилось наблюдать вспышки анжуйского темперамента и раньше, но никто из них не ожидал, что это пламя опалит их самих. Лоншан свирепо воззрился на двух архиепископов:

– Отличная работа! Если бы вы удосужились позвать меня на ту встречу, я бы сразу сказал, как воспримет король эту вашу «хорошую идею».

– Это не моя идея, – резко ответил Губерт.