Самец шел крадучись, придерживаясь пестрой тени и с настороженно поднятой головой. Его красивая летняя шкура, кремово-бежевая с белыми пятнами, служила великолепной маскировкой. Но самец не ощущал себя красавцем. Он испытывал неловкость и стыд.

Изменение психологии оленя-самца в летнее время наблюдалось веками. Весной рога сбрасывают сперва благородные олени, а затем, спустя месяц, – лани-самцы. Отламывается сначала один отросток, потом другой, и на их месте остаются голые и обычно кровоточащие выросты, или ножки. После этого самцу лани недужится, а порой его атакуют другие самцы – такова природа животных. Новые рога уже растут, как новые зубы, но рост завершится лишь через три месяца. И вот, несмотря на летнюю шкуру, самец лишился своего украшения – рогов. Теперь он был беззащитен, а потому стыдился самого себя.

Неудивительно, что самец бродит по лесу в одиночестве.

Нет, он не пассивен. Первое, что природа безмолвно внушает ему сделать, – найти вещества, которые понадобятся для роста новых рогов, то есть кальций, который, совершенно очевидно, содержится в старых, сброшенных рожках. Поэтому самец грызет их резцами. Затем, напитавшись щедрой летней растительностью и ведя уединенную жизнь, он должен терпеливо ждать, пока не вырастут и не разветвятся новые рога, однако они нежны, да к тому же покрыты мягкой, полной кровеносных сосудов бархатистой кожицей, из-за чего в эти месяцы про оленя говорят, что он «в бархате». Прекрасно понимая, что драгоценные рога нельзя повредить, олень-отшельник ходит по лесу с поднятой и чуть откинутой к плечам головой, чтобы новые бархатистые рога не запутались в ветвях, – грациозная поза, в которой его часто изображали: от наскальных рисунков до средневековых гобеленов.

Самец остановился. Он все еще стеснялся показаться на глаза, но знал, что худший период ежегодного унижения миновал. Бархатистые рога уже наполовину отросли, и он чувствовал первые слабые возмущения, начало химических и гормональных изменений, которые за следующие два месяца преобразят его в великолепного самца – толстошеего героя гона.

Олень замер, так как что-то увидел. От границы леса, по которому он шел, отходила примерно полумильная полоса вересковой пустоши, тянувшаяся через пригорок, сплошь поросший серебряными березами и фиолетовым вереском, дальше открывалась зеленая лужайка, за которой вновь начинался лес. Там грелось на солнышке несколько самок. Одна была светлее других.

Он обратил на нее внимание в сезон последнего гона. Приметил вторично весной во время бегства от охотников и предположил, что ее убили, но вскоре снова увидел ее вдалеке, и знание того, что она жива, доставило ему странное удовольствие. Поэтому сейчас он стоял и смотрел.

Она подойдет к нему в гон. Он понял это нутром, как ощущал лучи солнца, льющиеся с бескрайнего неба; он понимал это благодаря тому же инстинкту, в силу которого знал, что рога отрастут, а тело будет готово к спариванию. Это было неизбежно. Несколько долгих минут он созерцал маленький светлый силуэт на далекой траве. Затем снялся с места.

Он не знал, что за светлой самкой следили и другие глаза.

Когда тем утром Годвин Прайд собрался уходить, жена внимательно посмотрела на него и попыталась удержать. Она прибегла к ряду доводов: дескать, надо починить крышу коровника, а возле курятника она видела лису, – но ничто не подействовало. В разгар утра он ушел, даже не взяв с собой собаку. Он и не сообщил, куда собрался. Узнай жена о его намерении, то, наверное, кликнула бы соседей, чтобы Прайда связали. Не заметила она и того, как через пару минут Прайд забрал из устроенного на дереве тайника лук.