– Тре… Что? Как вы сказали?

– Тревиль.

– Н-нет, мне об этом ничего не известно. И не звоните больше.

Опытные экспериментаторы твердо знают: отрицательный результат – тоже результат. Отрицание бывает разным. Борису стало ясно: отец знает. Но не скажет. Докучать пожилому человеку, потерявшему единственного сына, не следует. Надо искать дальше. Телефон – хорошо, а машина – лучше.

Сворачивая на указателе «Норд Пак Три» к огромному параллелепипеду у порта, Борис был вынужден притормозить, пропуская нагло подрезавший его черный внедорожник. Тот, бесцеремонно проскочив мимо «кирпичей», запрещающих въезд, влетел в ворота и скрылся за углом здания.

А ему пришлось остановиться по команде охранника, предъявлять редакционный пропуск, четверть часа объяснять – он не просто так, а по неотложной необходимости. Чисто из вредности Позоров напоследок заснял цербера, убедив бдительного стража – так надо для пользы дела.

В приемной директора симпатичная барышня с припухшими глазками и размазанным макияжем, явно от недавних слез, попыталась преградить ему путь. Но почему-то прикрыла стройным телом не массивную дверь с табличкой «Директор» и уточнением чуть ниже «Тришин Д.В.», а вход поскромнее, напротив. Без табличек. Боря, для отвода глаз направившись сначала к «главной» двери и таким образом слегка расслабив девушку, в последнюю секунду сменил направление и обошел барьер.

– Простите, вам должны были позвонить…, – закрывая дверь перед носом возмущенной секретарши, репортер повернулся в направлении стола заместителя главы концерна и онемел.

Зам, о котором Борису было уже известно – это Лобов Александр Иванович, тридцати пяти лет, женат, не судим – стоял перед ним в полуголом виде. И не просто, а с двумя гирями в руках. Увидев выпученные глаза визитера, он пробормотал что-то вроде «вот блин, задолбали», швырнул правую железяку к потолку, поймал, отправил на диванчик в углу кабинета. Повторив тот же трюк с левой, бросил: «Отвернись». Борис послушно отвернулся. Подождал пять секунд.

– Входите.

Снова повернувшись, журналист убедился: все в порядке. За столом сидел крупный, но не толстый мужик в обычном офисном «прикиде». Белоснежная рубашка, галстук. Пиджак висит на спинке стула. Руки аккуратно лежат на столешнице. Гладко выбритое лицо, короткая стрижка. Взгляд выражает гостеприимство и добродушие. А пудовых кругляшей – как не бывало.

– Вам должны были…

– Звонили, звонили. «Невские зори»?

– Нет. «Ночной кошмар». Спецкор Позоров. Борис.

– О, кошмар… Какой ужас! Вы по поводу?..

– Я по поводу предполагаемого самоубийства вашего директора.

– Не моего, а предприятия.

– Да-да. Вашего предприятия…

– Не моего. Их.

– Кого – их?

– Приставка в названии склада… извиняюсь, фирмы означает не номер. Один, два – не ищите. Три – значит «Тришин». Это – семейный торговый дом. Я – человек со стороны. Тягло.

– То есть доли в бизнесе…

– Нет. Не имею. И поэтому никакой выгоды угробить шефа у меня не было.

– Вы так говорите…

– Как будто не очень его любил? Да. То есть нет. Не любил. Но я его не убивал. И никак не способствовал. Мне здесь хорошо платят.

– А почему, как Вы думаете, он мог…

– Срезать себе купол? Не удивляйтесь, я в курсе вчерашней находки. Не знаю и знать не хочу. Мне странно, что он не пролетел прямиком к чертям.

– Погодите, но о мертвых…

– Или хорошо, или ничего? Не тот случай. И Димон – не тот человек.

– Вы считаете… считали его… нехорошим?

– Хуже. Непорядочным.

– В деловом отношении? Или личном?

– В деловом – никаким я его не считал. Он таким и был. Это все, – заместитель покойника выразительно обвел рукой вокруг себя, – Заслуга его папаши. Тот – светлая голова, железная воля. Только сердце оказалось слабовато. Он и меня взял, подучил. Я уйду – через месяц, два склад повалится. А без Димона – проживем. Еще и свободней станет, меньше дури разгребать.