В самой глубине зала, рядом с дверями в личную приемную королевы, висит портрет короля Эзбана в полный рост. Кэл садится на мягкую скамью, ожидая, когда его позовут к королеве, и его взгляд то и дело привлекает этот портрет покойного короля. Неудивительно, что Эзбан приводил людей в трепет, ведь он был огромен, как медведь.

Отец Кэла часто рассказывал ему о короле. Его же отец, дед Кэла, был известным поваром, подвизавшимся на королевских кухнях. Его таланты ценились так высоко, что его низкорожденный сын удостоился чести учиться у тех же наставников, что и юные принцы. Особенно Кордин сблизился с принцем Эзбаном. Они вместе играли, а позднее, когда Эзбан стал королем, он сделал Кордина своим личным советником.

Отец рассказывал Кэлу, что, хотя во многом Эзбан был горяч и бескомпромиссен – в основном это касалось того, во что он верил, – он вовсе не был тем безрассудным тираном, каким рисовали его изменники-афразианцы. Он никогда не собирался использовать древние знания, изложенные в Деянских свитках, исключительно для собственной выгоды. Добыв их, он намеревался разделить их со своим народом, чтобы они смогли улучшить свою жизнь после многих веков угнетения и страданий. Но, к сожалению, ему так и не представилась возможность это сделать.

Король Эзбан был не похож на тех государей, которые правили до него. Он унаследовал трон только потому, что его старший брат, Алмон, неожиданно скончался во время своего визита к одному из великих герцогов Монтриса. Они ездили на охоту и возвращались в герцогский замок, когда молодой король Алмон вдруг свалился со своего коня прямо посреди поля. Его тут же доставили в его опочивальню в усадьбе, но ему уже никто не мог помочь. Другие гости, находившиеся в то время в доме герцога, рассказывали, что он был с головы до ног покрыт ярко-красной сыпью и что его лицо и кисти рук так чудовищно распухли, что он в конце концов задохнулся.

Как только Эзбан был коронован, распространился слух, что это он отравил Алмона. Что он замышлял убить своего собственного брата, дабы воплотить в жизнь свои еретические планы, направленные против монахов-афразианцев, единственных законных хранителей Деянских свитков. На самом же деле монахи боялись короля Эзбана потому, что он был не готов закрывать глаза на их злоупотребления. Как законный государь Реновии, он был единственным человеком, который все еще обладал достаточной властью, чтобы обвинить их в измене и распустить орден, если он сочтет, что их двурушничество зашло слишком уж далеко.

Мятежные афразианцы печатали и распространяли по городам и селам королевства прокламации, в которых утверждалось, что король Эзбан суть человек бесчестный и алчный, одержимый ненавистью ко всему, что составляет традиционный уклад. «Новый король требует возвращения свитков потому, что желает, чтобы премудрость Деи принадлежала ему одному, – говорилось в одном из памфлетов, которые сохранил отец Кэла. – Прибрав их к рукам, он использует их магическую силу против нас».

И неважно, что все было как раз наоборот. Став королем, Эзбан и его совет начали работать над тем, чтобы сделать обучение магии более доступным – для этого они распускали афразианские монастыри и основывали новые учебные заведения для народа.

Король Эзбан хотел, чтобы Реновия стала не просто сильной, – он желал, чтобы она стала самым процветающим и передовым королевством из всех, светочем искусств и магической премудрости. И он понимал, что ради достижения этой цели, надо чтобы власть имущие, как он сам, ослабили контроль. К окончанию своего царствования он воплотил идею равноправия в куда большей степени, чем любой другой из государей Реновии. Он отменил обязательные рекрутские наборы, снял торговые барьеры на границах, в результате чего пряности и редкие ткани стали более доступны. А кроме того, он повелел монастырям открыть свои двери всем, кто нуждался в помощи, – больным, голодным.