Дрина была доброй и ласковой девочкой, к тому же очень ответственной и любящей правду. Солгать ее ничто не могло заставить, даже угроза серьезного наказания. Это сильно облегчало задачу воспитания и матери, и гувернантке.

На следующее утро герцогиня наблюдала интересную картину, подавшую ей надежду, что теперь будет кому справиться со строптивой дочерью.

– Мисс, пора вставать, – голос фройлен Лецен мягок и тверд одновременно, кажется, не подчиниться невозможно.

Но принцесса продолжала спокойно валяться в постели.

– Вы меня не расслышали?

– А вы разве не знаете, что я непослушный и неуправляемый ребенок?

Фройлен Лецен понадобилось усилие, чтобы сохранить спокойствие, тем более мать девочки предпочла не вмешиваться в разговор, что, наверное, к лучшему, ведь решалось, найдет ли гувернантка подход к маленькой строптивице.

– Я не собираюсь вами управлять, просто знаю, что до завтрака нужно успеть умыться и одеться, иначе останетесь голодной.

При этом женщина спокойно протягивала руку девочке, чтобы помочь подняться, а второй рукой подзывала ее няню:

– Миссис Брук, скорее, помогите мисс одеться, не то она может опоздать к завтраку.

Дрин подчинилась, но во время умывания и потом одевания нашла повод, чтобы закатить скандал. Герцогиня, слушая, как за дверью в их общей с младшей дочерью спальне, привычно скандалит ее дитя, только вздохнула: кажется, даже спокойствие Луизы Лецен не исправит положение. То ли еще будет, ведь после завтрака Дрин предстоял урок фортепьяно, которое та ненавидела. Почему девочке, у которой был и прекрасный слух и голос, не давалась игра на инструменте, не понимал никто.

Добродушный толстяк Луиджи Лаблаш, учивший малышку вокалу, зачем-то поинтересовался, хорошо ли она вела себя с утра. Герцогиня вздохнула:

– Принцесса была похожа на ураган.

Дрин вскинула на мать глаза и со вздохом поправила:

– На два урагана, мама. Это были целых два урагана.

Пухлые щеки мсье Лаблаша заколыхались от смеха, он обожал этого ребенка и был просто не в состоянии сердиться на Дрину, хотя ему-то сердиться было не на что, вокалом девочка занималась с удовольствием.

А вот учиться игре на фортепьяно терпеть не могла, когда возмущенная ее нежеланием серьезно трудиться над гаммами баронесса Шпэт заметила ей, что в таком деле не бывает королевских дорог и принцесса должна трудиться так же, как и остальные, Дрина возмущенно фыркнула:

– Ничего я никому не должна!

Луиза Лецен наблюдала за Луиджи Лаблашем, пытаясь понять, почему ему удается так легко ладить с принцессой. Луиджи был очаровательным толстяком, из-за короткой шеи воротник всегда упирался ему в загривок и щеки, густые седые волосы стояли дыбом, массивный нос был красен, а кустистые брови сурово сведены к переносице. Но уж суровостью Лаблаш не отличался вовсе, напротив, он любил посмеяться, при этом золотая цепочка от карманных часов уморительно подскакивала на его объемистом животе. Больше всего Луиджи любил бельканто и за хороший голос и слух мог простить что угодно, а уж строптивость очаровательному ребенку тем более.

Луиза Лецен, кажется, поняла, чем же берет свою ученицу Лаблаш, он ее просто любил всей душой, а дети всегда чувствуют любовь и отвечают взаимностью.

Фройлен Лецен была права, малышка Дрина очень любила тех, кто любил ее, – своего дорогого дядю Леопольда, брата матери, баронессу Шпэт, миссис Луи, служанку Феодоры, которая все чаще прислуживала ей самой, свою няню миссис Брук, дорогую сестрицу Федору, ну и конечно, свою мать герцогиню Кентскую. Но у Луизы Лецен закралось подозрение, что мать Дрина любит, потому что обязана это делать.