В этом смысл той внутренней борьбы, любовных страданий и угрызений совести героя в двух частях твоего повествования.

И ничего странного нет в том, что немного философии прокралось в историю любви.

Надо сказать, что социальная проблема заботит и Эдит. И она хотела бы освободиться от уз общества. С одной стороны, ее тянет к здоровому германскому обществу, стоящему на твердой реальной почве, хотя она и осознает его грубость и неотесанность. С другой стороны, она испытывает неприязнь, иногда, до отвращения, к типу еврея, каким представляется ей Ласкер, и в то же время, тянется к нему, ибо он чем-то выделяется из общей среды, и к тому же еврей, как и она. Эдит не чувствует себя ни еврейкой, ни немкой. Она связана с изысканной культурой, в которой воспитывалась, и которую отвергает, ибо сама себя чувствует отвергнутой.

Такой видится мне ситуация, как постороннему наблюдателю. Так я разговаривал с тобой в твоем отсутствии. И мне бы очень хотелось продолжить наш разговор. Может, я в чем-то ошибаюсь, за что прошу прощения.

Хорошо с тобой разговаривать. Ты умеешь слушать и понимать даже то, что скрыто в молчании. Время от времен, в нашем соприсутствии возникает нечто общее для нас обоих, некая равная заинтересованность, именно то, что связывает двух собеседников.

Странно. Хотел здесь завершить письмо и поставить точку, но тут вспомнил, что ведь только вчера мы расстались. А показалось мне, что прошли недели. И беседа эта длится через далекое расстояние. Столько событий произошло.

Вчера у нас был Яков Хазан. Разговор продолжался до трех часов ночи. Бурный спор с нашими левыми оппонентами. Утром я с трудом проснулся и побежал на автобус, чтобы успеть в Гиват Хавиву. Здесь иной мир, новые люди. Курсы. Съезд руководителей строительства в кибуцах. Беседы с людьми о ситуации в кибуцах. И – книги, книги, книги. Проблемы учебы в школах. В моей комнате жалюзи были опущены, было сумрачно и прохладно. Комната была убрана. В классном помещении тоже все сверкало чистотой, все было готово к приему людей. Но вчера, ранним утром, я успел повздорить с какими-то, незнакомыми мне, людьми, и что-то неприятное проскользнуло в душу, мешало, не давало покоя. Не было понятно, отчего это и почему. И тогда я вспомнил тебя, нашу беседу, и горечь улетучилась. Что-то слишком часто в последнее время я сталкиваюсь с людьми, и не знаю по какой причине, и в чем моя вина. Но это пройдет. Может, именно поэтому часы нашей недавней беседы виделись мне отдаленными, и я стремился их приблизить без твоего присутствия.

Ты, вероятнее всего, вернулась домой усталой, насладилась отдыхом, и педагогическая твоя голова наполнилась учебными планами и проблемами обучения. Появились гости, ты приготовила им кофе, и стало весело, и начался беспричинный смех, и ты забыла о своих литературных проблемах. Но не стоит себя укорять за эти часы приятного безделья. Более того, мне это будет приятно, и тебе не помешает.

С благословением,

Израиль,

3.05.53

Гиват Хавива

Здравствуй, Наоми,

готова ли ты приехать сюда в следующую субботу? Я подтверждаю свое приглашение и жду тебя. Приезжай в пятницу и оставайся на субботу.

Сообщи заранее, приедешь ли?

Израиль,

17.05.53

Июнь 1953. Борьба за беспризорных подростков в разгаре.

Собрание членов кибуца открывается скандалом: “Чего вдруг кормить этих детей. Их работа не покрывает расходы на них. Как рабочая сила они ничего не стоят”. Члены кибуца считают, что не настало время для осуществления прекраснодушных идей. Как инструктор Наоми приводит доводы, что включение проблемной молодежи в кибуцы – в высшей степени гуманное действие, но никто серьезно не отнесся к ее словам. Так или иначе, все свободное время она отдает размышлениям, творчеству, изложению своих мыслей на бумаге.