“Не обрету покоя, – жалуется он Наоми, – пока не отдамся весь тому, что для меня свято, – социализму, сионизму, кибуцу. Не могу позволить себе укрыться в личную жизнь. Нет замены кибуцу. Мое место там. Во имя кибуца буду бескомпромиссно бороться. Воплотить идеал можно только в коллективе”.

Он тяжко трудился в поле, дежурил на кухне, переносил диктаторские замашки кухонного начальства, с трудом таскал на себе мешки с мукой и сахаром, часто останавливаясь, но ни разу не жалуясь на врожденный порок сердца. Члены кибуца, в основном, люди здоровые и крепкие, вообще не ведут разговоров о болезнях. К счастью, его интеллект, речи, произносимые им на собраниях и в комиссиях, его мнения на разные темы, которые он публиковал в газетах, собирали вокруг него поклонников. Меир Яари назначил его своим секретарем, и Израиль обрел почетное место одного из лидеров кибуцного Движения. Как его боссы – Меир Яари, Яков Хазан и другие руководители, он освободился от каторжных полевых работ.

В сосновой роще кибуца Мишмар Аэмек Израиль говорил с Наоми о развитии человеческого общества, об иудаизме, социализме, красной Розе – Розе Люксембург. Книгу о ней, написанную Паулем Фрелихом, он переводил на иврит. Образ этой удивительной женщины, нежно относившейся к социализму, он изучил по ее сочинению “Письма из острога”, опубликованному издательством “Сифриат Апоалим” в 1942 году. Её соратнику Карлу Либкнехту лирика была чужда.

“Каких ивритских поэтов ты любишь”, – спрашивал он Наоми.

“Черниховского”, – сказала она и тут же подчеркнула, что не любит Бялика, кроме его стихотворения “Побег”, ибо оно выражает духовный конфликт, близкий ей.

“Я тоже не большой поклонник Бялика”, – согласился он и, к ее вящему удивлению, не разразился большой речью о том, какой великий поэт – Бялик.

“Он не освободился от атмосферы еврейского местечка, которая ветшает и окостеневает”.

“Нет у него глубины Рильке и Черниховского”.

“Да, – согласился Израиль, – Черниховский – человек большого мира”.

Полдень. Во дворе кибуца они встречаются с уважаемой парой – Бертой и Яковом Хазан.

“Вы встречаетесь?” – спрашивает Берта.

“Где Шик?” – многозначительно произносит Яков. Израиль снимает неловкость разговором о каких-то незначительных делах и уходит. Наоми направляется в читальный зал, а сердце ее переполнено новыми надеждами.

Израиль исчез. Она отчаянно нуждается в нём. Шик нашел в платяном шкафу тетрадь, в которой она записывала свои рассказы.

“Ну что, “Библиотека трудящихся” это не напечатает”, – посмеивается он.

Только Израиль сможет дать профессиональную оценку ее творчеству – решила Наоми.

Она написала письмо с просьбой дать совет по одному делу. Ответное письмо вызвало скандал. Шик ворвался в дом, размахивая этим письмом, которое нашел в груде писем, скопившихся в секретариате кибуца.

“Что за отношения у тебя с Израилем Розенцвайгом?!” – кричал он. Глаза его выкатились из орбит, когда он читал адрес и имя адресата: “Сделала с ним то же, что со мной? Соблазнила его?!”

“Я не желаю с тобой разговаривать!” – она выскочила из дома с письмом в руках. Израиль писал, что должен принять участие в конференции, в ее кибуце.

В сосновой роще, в тени высоких деревьев, сидела она обломке скалы, и тетрадка дрожала в ее руках. От Израиля не укрылась эта дрожь. Он сел рядом с ней. Она успокоилась и, преодолев страх, попросила прочесть и дать оценку.

Он прочел первую страницу и посерьезнел:

“Наоми, ты умна и талантлива. Но тебе необходимо проникнуть, как говорится, в самую душу иврита, сосредоточиться на изучении ивритской литературы и грамматики этого языка”.