Я кивнула, прислушиваясь к своим ощущениям. Внутри меня стало пусто и просторно. Непривычное ощущение. Немного ныли мышцы живота. Придерживаясь за стенку, я встала на дрожащих ногах. Служанка быстро обтерла меня полотенцем и предложила свое костлявое плечо. Мы доковыляли до кровати. Служанка помогла мне надеть свежую сорочку, подложила полотенце между ног и под меня. Дала напиться. Я с облегчением откинулась на прохладные атласные наволочки, покосилась на часы. Недолго я мучилась. Еще и восьми вечера нет. Не так уж и больно было, больше пугали. Или у меня пониженный болевой порог. Интересно, почему бабы так орут, когда рожают? В целом, неприятно, но терпеть вполне можно. Я вот не пикнула, только изжевала два платка.

Под бок девушка мне сунула теплый сверток и убежала прибирать ванную. Меня охватила усталость и вместе с тем шальная радость – больше не нужно прятать живот, я снова свободна! Не будет мучительной изжоги, смогу спать на животе, садиться на корточки и наклоняться! У меня будет талия! Сильно поправляются те, кто неумеренно жрал, кому добрые родственники безостановочно подсовывали лакомые кусочки, а мне даже есть не хотелось целыми днями. Вряд ли я сильно поправилась, и фигура у меня должна снова стать стройной. Платья мои сгодятся, не нужно будет полностью менять свой гардероб. Я совсем не воспринимала маленький сверток, как часть себя и всеохватывающей материнской любви тоже как-то не ощутила. Лишь усталость и отстраненное любопытство. И тут наврали! Неправильное фэнтези, я давно это поняла.

– Почему он молчит? – испуганно спросила я, глядя на красное сморщенное личико с закрытыми глазками. – Он… нормальный?

– А вы хотите, чтоб он заорал на весь дом? – зашипела служанка. – Хорошо, что вы смогли справиться так быстро! Возьмите ланцет.

– Зачем?

– Поставьте на нем знак! Какой хотите и где хотите. Лезвие зачаровано для постановки опознавательной метки.

– Что ты несешь!? Какие метки?

– А как вы узнаете своего сына через год? Два? Пять?

– В каком смысле? – я плохо соображала, слишком устала.

– Вы что думаете, вам его отдадут? Позволят растить и кормить? Вы же королевствовать будете! Да вы его даже не увидите в ближайшие годы!

Я испуганно дернулась и пережитая боль тут же отозвалась во всем теле. Осторожно взяв ручку младенца, я нарисовала на плечике кончиком лезвия букву «тау» греческого алфавита. Тут таких букв никто не видел. Особенно таких кривых. Буква вспыхнула, рисунок тут же бесследно впитался в кожу, а ребенок недовольно закряхтел.

– Быстро говорите, куда его отвезти, младенца нельзя здесь оставлять!

– Под столицей, в деревне Верхние Лужки, на хутор лэра Грудиса, они ждут ребенка. Его дочь Гертруда хотела… – у меня от внезапно подступивших слез перехватило дыхание, и я всхлипнула. Гертруды больше нет. Она погибла.

– Отправлю его туда, – кивнула девушка, забирая сверток. – Отдыхайте. Этим скажете, что у вас началось кровотечение, а младенец родился мертвым. В деревне под горой как раз детский мор.

– Мертвым? – у меня прошел мороз по коже. Но я ухватила девушку за рукав. – Стой! Почему ты мне помогаешь?

– Вы же моего брата спасли, – прошептала она. – Он просил позаботиться о вас.

Она убежала. И унесла в корзине с бельем моего сына, который начал слабо попискивать, словно котенок. Еще немного и он бы действительно раскричался на весь дом. Я не успела подумать, о каком брате говорила служанка – глаза сами собой закрылись.

А с раннего утра началось светопреставление. Горничная нашла оставленное на виду окровавленное полотенце и ожидаемо подняла крик. Вокруг моей постели табуном забегали служанки. С меня стащили одеяло, и выяснилось, что я лежала в теплой луже среди кровавых разводов. Я отстраненно смотрела на суету вокруг, вяло удивляясь – не ожидала, что с меня так много крови натечет.