Когда я ходила мимо совиного дома па, мне так и хотелось выбить из-под него тонкие опоры, дунуть изо всех сил, будто циклон, и расколотить окна папиного кабинета. Па снова уехал и не выкупил нас. Ни Китти, ни мами, ни меня нельзя освободить без уплаты за вольную грамоту, по сорок фунтов за каждую из нас. Это был ортун[18] – целое состояние, сто двадцать фунтов.

Последние несколько лет мне разрешали по субботам сидеть в кабинете па, он учил меня ирландским словам: мишнях – отвага, или рагэрехт[19] – ночной скиталец. Последнее мне особенно нравилось, звучало очень таинственно.

Па учил меня цифрам, купле-продаже, способам, благодаря которым свободные люди могут разбогатеть. Но как мне, невольнице, это сделать?

Почему говорить «па» – плохо? Разве у него не хватает мишнях сделать нас настоящей семьей перед законом?

Па читал мне письма от своих деловых партнеров и от Николаса. Брат обычно присылал один-единственный листок, в котором просил карманных денег, разрешения приехать на Монтсеррат и не бросать его на произвол судьбы.

Я злорадствовала.

Прежде в сердце моем еще теплилась надежда на старшего брата, который научит меня грамоте и расскажет о мире. У па недоставало терпения. Буквы порой опрокидывались. Другие дети – белые и некоторые везучие цветные – умели читать, а у меня не выходило, как бы старательно я ни таращилась на страницу.

Но Николас ни за что не поделился бы со мной знаниями. Хотя это не имело значения, раз па не собирался облегчить мою участь.

Сердце колотилось; я мчалась по плантации мимо хижин и наделов, где рос урожай. В воздухе разливался сладкий запах манго. Я навострила уши, услышав треск здоровенных кожистых листьев: иные были больше моих головы и плеч, вместе взятых. Эти листья женщины собирали на корм свиньям или чтобы завернуть в них еду из манго или устроить тень в огороде, пока копаешься на грядках.

В этой части плантации, на хорошей ее стороне, мое колотящееся сердце всегда стихало, а пыл охлаждался. Я замедлила шаг и направилась к источнику, обложенному красным кирпичом.

Моя сестренка Китти, жизнерадостная смешливая Китти, наливала воду из насоса в свой калебас, а потом выплескивала. Мир для нее был игрой.

Я воспряла духом. Нужно спасать Китти. Конечно, упасть в источник и утонуть ей не грозило, но мне следовало стать ей сестрой, которая защитит малышку, накормит ее, даст нечто большее.

Подойдя ближе, я поправила шарф в сине-белую клетку, что укрывал чудесные каштановые косы сестренки. Она приподняла смуглое личико и улыбнулась мне открыто, всем сердцем.

– Я всегда буду защищать тебя, Китти, всегда. – Так я поклялась. Я буду хранить это обещание у себя в кармане, словно блестящий камешек.

К нам подошли три женщины, две из них несли на голове горшки для воды, а та, что шла посередине, была в шляпке – красивой соломенной шляпке, а не в шарфе, как мы с Китти.

На широкой тулье красовалась ярко-оранжевая лента. Такие шляпки я видела только у жен плантаторов, а у цветных – никогда.

Я уставилась на нее.

Китти распахнула топазовые глаза и ткнула рукой в их сторону.

– Смотри, Долли! Красивые горшки!

Глиняные сосуды, расписанные синим и красным, блестели глазурью.

– Очень милые, – согласилась я. – В городе за такие неплохо платят.

Все трое заулыбались, даже та, которая плохо отзывалась о мами, когда я на прошлой неделе ходила по воду.

– Нравится моя шляпка, Долли? Я свободная женщина. Могу теперь модные шляпки носить.

Самая старшая из женщин уселась на каменную скамью.

– Больно хвастлива ты, девчонка. Твой любовник просто сделал то, что должен был сделать.