– Вот так пашешь десницей во благо короны, а через тридцать лет о тебе никто и не помнит. Помянем нашу молодость?

– Поминать не надо, а выпить можно. Мы ведь еще живы.

– Пока еще да, – согласился Рик, – но вряд ли это надолго…

– Ты все-таки сумасшедший, Конаган, – вздохнул король.

В пекло бледность, решила Лорна, и потянулась за второй порцией жаркого. Кажется, она все-таки станет женой Лиама.

Если Парук и был в чем-то уверен тем утром, так в том, что Лили отвергнет его предложение руки и сердца. Как пить дать, откажет, думал он, покачиваясь в седле.

Ульрих и Клейон умчались вперед, их было хорошо видно на равнине. Впрочем, на сочувствие двух старших братьев не приходилось рассчитывать. Когда в детстве Парук слетел с необъезженной кобылы, братья хохотали до икоты над торчащей из ноги костью.

А те прыжки с крыши сарая в сугроб? Кто же знал, что снег под крышей не похож на пушистую перину? Парук, например, не знал. Потому и ушибся так, что вся спина превратилась в сплошной синяк. А братья? Хохотали, конечно. Так хохотали, что чуть сами с крыши не свалились. Но «чуть» не считается – не свалились же. Только он.

Парук размял затекшую шею, ослабил поводья и позволил кобыле идти следом за первыми двумя по ровной, без единой колеи дороге. Ничто не отвлекало его от безрадостных раздумий.

Если бы он мог каким-то чудом избежать гонки за избранницей, возможно, у него появился бы шанс. Если бы девушек можно было нагнать верхом, он бы, конечно, тоже справился.

Но никаких лошадей.

И почти никакой одежды.

Вот от чего Парук покрывался холодным липким потом.

Даже издали братья казались высеченными из камня статуями. Под рубахами бугрились рифленые мышцы, а руки были крепкими, как медвежьи объятия.

В ту ночь, когда Парук явился на свет, у Богов явно были дела поважнее.

Вдоль тракта, во время их путешествия, белели и краснели мелкие горные цветы. Парук глядел на них и думал о Лили. Скоро трава разрастется буйно, самозабвенно, зная, каким коротким бывает северное лето. И тогда настанет та самая ночь.

С самой зимы братья готовились к Солнцекресу, обсуждали стратегии и кандидаток. Парук и сам нет-нет, да думал, а что если…Чтобы Лили вместе с другими девушками пришла к костру и спустила с плеч платье, развязав тесемки юбки, и умчалась, сверкая белым телом, в лесной сумрак, Парук должен подойти к ней на закате и спросить, хочет ли она принять участие в ночной охоте?

Вот тогда-то она и откажет ему. Не раздумывая. В тот же миг.

Но ладно, кисло думал Парук, если, допустим, он соберется с духом и выпалит свой вопрос, а дальше-то что будет? Ведь по лесу придется бегать в темноте. И вот допустим, она разделась и убежала от него в чащу. Как он найдет ее там, среди бледного лунного сияния и кривых вязов?

С самого детства зрение подводило его. Парук впечатывался в стены и дверные косяки, пока не привык сначала щупать руками или ногами местность впереди себя.

Этого братья тоже не оставляли без внимания.

«Эй, Парук, не пора ли выкопать нору на заднем дворе? Может, ты оборотень, Парук? Первый оборотень-крот в истории?»

Шутки братьев давно истощились. Что Ульрих, что Клейон который год смеются над одними и теми же шутками так, словно слышат их в самый первый раз.

Следует смириться. Он не станет раздеваться вместе с остальными мужчинами и не погонится за невестами – тоже обнаженными – под полной низко висящей луной.

Он уродился полнотелым, черноволосым, с большими белыми руками и ладонями, которые покрываются кровоточащими мозолями стоит ему только взглянуть на топор для колки дров. Даже сейчас на нем перчатки для верховой езды – еще одна неиссякаемая тема для шуток. Таким, как он, вероятно, суждено гулять на свадьбах более удачливых братьев и любоваться чужими невестами.