Эдвард Ораносский громогласно велел отпустить своего верноподданного.

Капрал, которому помогли подняться на ноги, утер бегущую из разбитой губы кровь и, с ненавистью поглядев на Рика, приказал освободить.

Рик выдернул свои руки даже быстрее, чем капрал договорил.

– К ноге, Стокер, – приказал Рик псу. Тот моментально притих.

– Объяснитесь, капрал Джойс, – отчеканил король Ораноса.

Военный протянул королю запечатанный свиток.

– Прошу прощения. Никто не должен был знать об этом раньше. Даже ваше величество.

Король разломил печать и пробежался глазами по свитку. Лорна заметила, как свиток задрожал в руках отца.

– Королева не позволит! – крикнул Рик. – Она не позволит забрать свои земли!

– Стерва мертва, – сплюнув кровавую слюну, ответил Джойс. – По лошадям! Выступаем!

Солдаты замаршировали на месте. Деревянная набережная затряслась.

Лорна впервые видела отца настолько растерянным. Она устремилась к нему.

– Останови их, Эдвард! – крикнул Рик.

– Остановить? – переспросил отец. – И ввязаться в войну?

– Сжечь! Сжечь! – ревели солдаты Раллии. – Трупам место в могилах!

Перекрикивая гул, Рик сказал:

– Если Даерон падет, то Оранос следующий. Ты должен это понимать!

Король глядел на стальную реку перед ним.

– Теперь ты стал патриотом, Рик? – горько усмехнулся он. – Странно слышать подобное из уст предателя. Думал, ты будешь больше переживать за свой ненаглядный Даерон.

Рик отшатнулся, как от пощечины.

– Я не предавал Оранос, – сказал он. – Я десятки раз говорил тебе об этом.

Рик Конаган скользнул по Лорне взглядом. Лорна вдруг ясно поняла, что видит его в последний раз.

– Рик! – крикнула она.

Он обернулся на ее голос. Кивнул.

– За мной, Стокер! – крикнул он псу и после они вместе исчезли в толпе.

– Сжечь!

– Вернуть в могилы!

– Уходим, – голос короля звучал глухо. – Мы должны уходить, Лорна.

– Но как же Рик?

– Он выходил целым из любой передряги. Выживет и сейчас.

Наверное, весна была в разгаре… Может, даже лето. Смена времен года больше не интересовала Парука. Было ли темно, светло, шел ли дождь или светило солнце – в этой суете не было никакого смысла.

Кожаный дублет пришлось снять, на морском берегу было слишком жарко. А после стирки в соленой воде им можно было убивать.

Парук закопал его поглубже в песок в тени деревьев. Это было странное чувство. Он будто похоронил самого себя.

Но он был жив. В отличие от его братьев.

Окончательно смыть пятна крови с рубахи не удалось. Из-за солнца, грязи и морской соли ткань посерела и местами прохудилась, так что и побуревшие пятна ей были уже не так страшны. Ни плаща, ни шляпы у Парука не было. Сапоги еще держались, хоть и изменили цвет из-за белесых разводов соли. Пояс окоченел от пота и морской соли, и Парук опасался лишний раз снимать его, как бы не разломился пополам.

Он не задерживался долго на одном месте. Шел вдоль моря и скал, иногда даже плыл, благо никакой ценной поклажи у него не было.

Он встретил нежить через несколько дней пути от того пляжа, на котором впервые перестал видеть перед глазами истерзанные трупы братьев.

Парук брел вдоль линии прибоя, когда услышал веселый хохот и брызги воды. В тот миг он не подумал о том, что стоило бы замереть, спрятаться за прибрежными скалами и переждать. Крики радости и веселья влекли его, как мотылька огонь. Он устремился вперед.

Это была женщина. К ней прижимался ребенок.

И они были мертвы.

Парук замер по щиколотку в воде. Они не сразу заметили его. Ребенок слишком увлекся, он выпрыгивал из воды, поднимая брызги, а мать, как соляной столб, стояла рядом без движения. Ветер трепал редкие обвисшие волосы, облепившие череп, одежда на ней была простой, блеклой, но целой и без дыр.