– Я не пью и не люблю, когда другие пьют. Мой папа никогда не пил, только по праздникам.

– Отец на фронте? – поинтересовался Коля.

– Мой отец погиб в начале войны в Белоруссии.

– И мой погиб, – сказал Коля. – В 1943 году на Северном Кавказе.

– Моя мама тоже здесь работает, санитаркой. А я медсестра, правда, училище окончу через полгода, но меня взяли на работу. Квалификационная комиссия проверила и утвердила, – с гордостью тараторила Дуся – ей очень хотелось понравиться Коле.

– Вкусные пирожки, – тихо сказал Николай. – Моя мама тоже такие пекла.

– Вот приедешь после войны в свой Смоленск, и мама тебе снова напечёт.

– Не напечёт.

– Почему это не напечёт? – Дуся аж замерла в недоумении.

– Я был в казарме, когда ночью началась усиленная бомбардировка. Мама с братиком спали дома, они не успели спуститься в убежище. Погибли сразу. Утром вся моя рота расчищала завалы. Я их обоих нашёл и похоронил. Отцу написал. Но отец вскоре сам погиб. Вот так я и остался один. Извини, что тебе всё выложил.

Дуся встала, прошла к шкафчику, налила в маленькую мензурку спирта и поставила перед Колей. Он сначала не понял, потом залпом выпил. Тут кто-то позвал сестричку, они оба вышли. Дуся закрыла комнатку: нельзя оставлять открытой – военное время.

– Я тебя в коридоре подожду, тихо покурю, можно?

– Кури уж, я скоро буду, – и Дуся побежала на помощь больным и раненым.

В ту ночь им больше не удалось поговорить – приехала машина с ранеными, и Дусе было некогда.

– Ты иди в палату, Коля, – большой наплыв раненых.

Я потом к тебе зайду сама.

…То, что происходит с каждым из нас, уже происходило с кем-то другим. Мы думаем, что только с нами может случиться такое чудо, как любовь, только у нас такой прекрасный, умный, добрый друг. Но всё это когда-то с кем-то было.

Теперь Дуся с ещё большим рвением спешила на работу, заменяла всех, кто ни попросит, на ночных дежурствах – ждала встречи со своим Коленькой. Все вокруг видели, что у ребят неземная любовь. Коля всё время околачивался в коридоре, высматривая Дусю. Друзья по училищу, такие же раненые офицеры, как он, дразнили вечно:

– Коля, Коля, Николай, сиди дома, не гуляй, а то барышня придёт, поцелует и уйдёт!

Коля не обижался, а только хохотал вместе с ними. Любовь его сделала добрым и счастливым.

Но вот до мамы Дуси дошли слухи.

– Евдокия, ты мне ничего не хочешь сказать?

– А что, мама?

– Не прикидывайся дурочкой, Евдокия. Весь госпиталь гудит о вашей неземной любви. «Дуся, Дуся, я в тебя влюбился». Дусенька, я же тебя предупреждала о таких случаях в нашем госпитале ещё до оккупации, когда наши девочки крутили романы, а раненые – то женатые, то обманщики. Мужикам доверия нет. До свадьбы – ни-ни. Ты же медик, сама понимаешь.

– Мама, я видел, как они целовались на лавочке за фонтаном, – вмешался брат, который тихонько стоял за дверью и подслушивал.

– Мама, – стала ныть Дуся, – что он тут стоит подслушивает? Трепло.

– Я не трепло! – надулся брат. – И не стал сразу маме говорить, я же не стукач, – и гордо удалился, при этом со всей дури хлопнув дверью: пусть знают, что он обиделся.

– Евдокия, у вас что-то было? Ты понимаешь, о чём я говорю, – мама называла дочь только Евдокией. Ей не нравилось вообще имя Дуся, но муж назвал дочь в честь своей матери, и она возражать не смела, тем более свекровь у неё была хорошей женщиной, а внучку свою просто обожала.

– Нет, мама, у нас ничего не было и не будет до свадьбы. Но мы хотим пожениться. Через месяц Коле на фронт.

– Доченька, – мать даже всплакнула, – тебе только 17 исполнилось. Не рано ли? Может, подождёшь? Как приедет с войны победителем, тогда и свадьбу сыграем.