– Чего тут бояться, я понимаю, – негромко сказал Ксандер.

Изгнать холод в спине Одиль не смогла. Но смогла заставить себя повернуться и снова посмотреть ему в глаза. Говорить, впрочем, она не рискнула: есть минуты, когда совсем не к месту дрожащий голос. А её бы дрогнул, заговори она, обязательно.

– Но нас всех тут, пожалуй, есть за что бояться, – продолжил он. – А поесть – это, сеньора, вы правильно придумали.

И больше не говоря ни слова, они пошли догонять однокурсников в опускающихся на школу теплых сумерках.

***

Одиль проснулась посреди ночи резко, рывком, будто вынырнув из-под тяжёлой воды. И огляделась. В их с Беллой комнате царила тишина, прерываемая разве что шумом ветра и листьев из открытого окна и мерным дыханием спящей иберийки. Снаружи, насколько можно было судить, тоже было тихо – во всяком случае, никто не производил достаточно громких звуков, чтобы пронизать дубовую дверь и надёжные каменные стены. Она бросила взгляд на часы – ещё не пробило полуночи, но легко можно было поверить, что её одноклассники, из которых многие клевали носом ещё на ужине, вряд ли вдруг обрели энергию для приключений на ночь глядя.

И всё-таки…

Она осторожно выскользнула из-под шали, которую натянула на себя в зябкой дремоте, и прокралась за дверь. В коридоре действительно было тихо, хотя спали далеко не все: прислушиваясь у дверей, она различила в какой-то момент возглас Алехандры, в другом месте – смех Франсуа, у третьего порога – отголоски серьёзного обсуждения между Клаусом и Францем, хотя о чём, в бормотании было не разобрать. Так или иначе, то, что разбудило её, явно никак не встревожило остальных.

Но что же это было?

Всё так же стараясь бесшумно ступать – и уже, признаться, немного замерзая, поскольку в своем конспирационном усилии вышла босой – она так дошла до двери Ксандера. С этой стороны коридора эта дверь была последней, и, удостоверившись, что и там никто особенно не шумел, она повернулась, чтобы уйти.

И тут услышала голос.

Сначала она замерла, не веря ушам, потом дёрнулась, приникла к замочной скважине. Долгую минуту томительного молчания она слушала, как там, за дверью, открывали шкафы, что-то куда-то клали, как тренькнули струны на перекладываемой гитаре. На этом последнем звуке она и вовсе затаила дыхание, боясь пошевельнуться, боясь упустить ещё какой-то звук за бешеным стуком собственного сердца.

Ещё немного…

И голос зазвучал снова. Тихо глухо, укрытый камнем и деревом, но зазвучал, лёгкий и певучий, как летний ветер.

Первым её импульсом было распахнуть дверь, ворваться, надрать уши, задушить владельца этого голоса. Расцеловать тоже. Но и задушить. Можно одновременно.

Но – нет. Нет-нет-нет.

Слишком легко.

Тихо посмеиваясь от бурлящего внутри счастья, дрожа от наступившего вдруг в глубине души покоя, она пошла, тихонько ступая, к той комнате, где мирно спала Белла.

– Привет!

Когда открылась дверь, Ксандер от книги не оторвался, потому что было незачем. Единственный, кто мог бы войти без стука, была Исабель, а с ней вскакивать, как он знал по опыту, было бессмысленно: если она в настроении добром или хотя бы задумчивом, то не этикета заметит, а если в злом – всё равно к чему-нибудь придерется. Но вот этот бодрый голос был точно не её, если она, конечно, каким-то колдовством не сменила пол.

– Привет, – повторило явление, на поверку оказавшееся довольно высоким – как бы не с самого Ксандера – парнем.

Впрочем, на росте и принадлежности к полу сходство заканчивалось – он был смугловат, темноволос и при этом – с удивительно яркими бирюзовыми глазами, и ухмылялся так, будто занимался этим с рождения без перерыва и просто не представляет себе, как можно носить на лице другое выражение. А ещё его лицо было смутно знакомым, хотя откуда, память отказывалась выдавать.