Алтарь, подобно магическому волшебству, преображал лица лицезревших его прихожан, становящихся похожими своей одухотворённостью на лица изображённых на нём Святых и ангелов. Божественная красота алтарной росписи вызывала благоговение и трепет. Принц Филипп заворожёнными глазами смотрел на картину. Его просветлённое лицо, лучистые голубые глаза не могли оторваться от алтаря. Хотелось поклоняться такому совершенству, опуститься перед ним на колени …наследный принц сдержал чувства, вспомнил о поведении, предписанном королевскому наследнику, горделиво выпрямил осанку. Выйдя из собора, принц Филипп милостиво подал монеты нескольким толкавшимся неподалёку оборванным, грязным нищим, которым удалось пробраться к своим рабочим местам вопреки всем стараниям городских властей изгнать их из тех улиц, по которым предполагалось пройти испанскому принцу. Знал ли он, что поданные им во имя Господа монеты тем же вечером будут спущены в каком-нибудь дьявольском вертепе?

Города Фландрии и Брабанта поразили Филиппа явным богатством и процветанием, более всех – Антверпен. В антверпенском порту, казалось, собрались суда с товарами со всего света. Оживлённая, говорящая на всех языках главная площадь города Маркт не остановила торговли даже в связи с пышным приёмом коронованных гостей. Обожавший архитектуру принц Филипп отметил, что Гент и Брюссель хорошо спланированы, чего не хватало городам Испании и Италии, терявшимся в запутанности собственных улочек, переулков и тупиков. Нидерландские города показались ему и значительно чище, особенно с самого начала его пребывания в Брюсселе, когда перед глазами ещё живо представлялись города Испании. Небольшой Брюгге, когда-то гордый и заставлявший считаться с собой даже самых высоких особ, прославившийся норовом и художниками, в особенности братьями ван Эйк, тоже удостоился мимолётного присутствия, чтобы посетить гробницы его прабабки Марии Бургундской и её отца Карла Смелого.

По возвращении в Брюссель, перед следующим этапом путешествия, теперь уже по северным землям Нидерландов, принца Филиппа ждало новое, в очередной раз превзошедшее самые смелые ожидания представление, устроенное в его честь Марией Венгерской. Филипп, для кого вся эта пышность начинала уже становиться чем-то вполне обычным, в который раз подумал: а есть ли предел роскоши? С момента, когда его стопа снова коснулась уличных камней Брюсселя, его не оставляли мысли о разговоре с Вильгельмом Оранским, упоминании о коллекции живописи Генриха Нассауского и замысловатой картине Босха. Казалось, его уже ничем не удивить на этой земле после помпезных празднеств, изумительных картин, прекрасных садов, красивой архитектуры, процветающих городов, но каким—то внутренним чувством Филипп предвидел, что удивления ещё не закончились. Он нетерпеливо ожидал, когда, наконец, пройдёт положенное протоколом время и можно будет посетить замок принца Оранского. Он хотел поймать момент и просить Вильгельма Оранского, чтобы тот не устраивал приёмов и празднеств, которые потихоньку начинали ему надоедать, но счёл такое поведение не сочетающимся с титулом наследника всех престолов. Вместо этого Филип упомянул, мимолётно и с улыбкой, о том, что все эти балы начинают вызывать у него лёгкую усталость, надеясь, что искушённый, несмотря на свою юность, в придворном этикете императорского двора Вильгельм Оранский правильно воспримет непринуждённые замечания наследника.

8

Резиденция Вильгельма Оранского в Брюсселе, расположившаяся вблизи императорской, уступала последней в пышности и торжественности убранства. Это не ускользнуло от внимания Филиппа, из чего испанский принц заключил, что убранство сделано более скромным вполне намеренно. Он помнил рассказы отца о нежданно-негаданно свалившихся на Вильгельма, когда он был ещё ребёнком, землях, дворцах и титулах после неожиданных смертей дяди Генриха, графа Нассауского и его сына Рене де Шалона, принца Оранского