– Мало, что глупые бабы ворожат, – отозвался Добек. – На всякое чиханье не наздравствуешься! Откуда такая нищенка может знать, что Господь кому предназначает.

– Ну! Ну! Болтай на здоровье! – отозвался Рава. – Баба, нищенка, бродяга, кто знает, откуда она это берет, какой силой она обладает и кто ей эту силу дает, Господь или сатана, а ведь всем известно, что ведьмы знают будущее.

– Ты этому веришь? – рассмеялся Боньча. – Я, нет. За что Господь его будет наказывать, если он не виновен?

Кохан смолчал.

– Пускай он только женится, – добавил Добек, – я слышал, что он выбрал себе невесту по вкусу и по нраву, и когда у него родится сын, то старуха будет уличена во лжи.

– Да, – шепнул Кохан, – та, которую ему сватает чех; очень пришлась ему по вкусу, но какой прок от этого; говорят, что она его боится и не хочет.

Добек возмутился.

– Если б это было так, то пусть поищет другую, их достаточно. Лишь бы ему не сосватали опять немку. Немцев в роде Ганса фон Пфортена у нас слишком много наплодилось при дворе и в городах. Если б мы еще получили королеву немку, то с ней нахлынули бы придворные и челядь!.. Хоть удирай тогда на конец света.

Разговаривая таким образом, они не заметили, что при последних словах Добека медленно приблизился к ним мужчина, немного старше их обоих, высокий, толстый, шарообразный, с рыжеватыми волосами, с веснушками на лице, на котором выражались гордость и презрение, как будто он считал себя гораздо выше всех тех, на которых он смотрел, и стал подслушивать их разговор. Он вздрогнул, услышав в устах Добека свое имя: Ганс фон Пфортен. Это был немец, несколько лет уже находившийся на службе у короля; ему часто поручали устройство гонок и турниров по западному обычаю. Уверенный в расположении короля, вспыльчивый, гордый, он часто имел столкновения с Добеком Боньчей, который являлся судьей в его спорах с придворными.

Услышав то, что говорили о нем и о немцах, Ганс громко фыркнул и послал их к чертям.

Добек очнулся от изумления, взглянул на него исподлобья, улыбнулся и воскликнул:

– Посмотрите на этого шваба, как ему мои слова не пришлись по вкусу! А я тебе, проклятый немчура, еще раз повторю: Убирайтесь вы все отсюда к тому же самому дьяволу, о котором ты только что вспоминал, или обратно в свою страну. Вы нам тут на наших родных нивах воздух портите».

Немец, ворча, ухватился, за рукоятку меча.

– Молчи ты такой-сякой! – крикнул он. – Молчи! Немцы зловонный запах издают! А между тем вы вынуждены всему учиться у них! Чем вы были бы без нас? Чем? Вы бы до сих пор еще одевались в звериные шкуры!

Не дав ему окончить, Добек величественно с сознанием своего достоинства, без запальчивости поднялся со своего места.

– Наша земля тебя вскормила, ты питаешься нашим хлебом… Молчи, ты – проходимец! – сказал он повелительным тоном.

– Ты мне не можешь запретить говорить! – воскликнул Ганс возмущенный. – Нет, не можешь!

Сделав неожиданно шаг вперед, он вынул меч.

Добек не тронулся с места и не думал прибегать к оружию. Закусив губы и стараясь сохранить самообладание, он воскликнул:

– Ступай же прочь отсюда, пока ты цел! Трогайся живей, ты, немчура! Иначе плохо будет.

– С тобою плохо будет! – крикнул Ганс, поднимая меч, как будто собираясь напасть на беззащитного.

В мгновение ока Добек набросился на немца и, схватив его руку, в которой он держал меч, как железными тисками, он выхватил из его рук оружие и начал бить своего противника. Не успел тяжеловесный немец осмотреться, как он уже лежал на земле, а удары на него сыпались один за другим, пока железный клинок не разломался на куски. Ганс, припертый к земле, тщетно делал усилия, чтобы освободиться от Добка, обрушившегося на него всей тяжестью.