Главный врач, прочитав страничку с описанием зелёного дома, сразу же снимает трубку телефона: «Николай Иванович! Послушай, неотложное дело по твоей части. Человек умирает. Ждём тебя!» Ровно через десять минут в кабинет входит начальник районной милиции с группой сотрудников. «Нужно срочно найти в городе этот дом, – говорит вошедшим главный врач. – Там в подвале заперта девочка, и она может погибнуть». Один из оперативников, сопровождавших начальника милиции, сообщает, что он, возможно, знает, где находится зелёный дом, и попробует его отыскать. «А что стоим?» – возмущенно вскрикивает начальник.

Через полчаса от оперативной группы поступает доклад: «Обнаружена женщина без сознания, возможно, беременная, везём к вам. Девочка не обнаружена».

Когда оперативная группа в сопровождении машины «Скорой помощи» подъехала к зелёному дому, из-за забора раздался громкий, радостный лай. Как только открыли ворота, к оперативникам бросилась большая овчарка. Но пёс не собирался нападать, а, напротив, радостно вилял хвостом. С громким лаем он то подбегал к людям, то убегал от них, как бы давая понять, что им нужно срочно открыть дверь в дом. А когда дверь была открыта, оперативникам ничего уже не пришлось искать, потому что пёс в ту же секунду оказался у двери подвала и громко залаял. Дверь закрывали снаружи только на задвижку.

На небольшом диванчике в подвале лежала женщина. Она была без сознания. Подбежали врачи с носилками. «Женщина лет тридцати без сознания. Дышит. Обморок. И, кажется, она беременна. Женщину сильно избили, вся в синяках.

На шее свежая кровавая полоса, наверно, от верёвки. Привязывали, сволочи, и избивали. Забираем, – сообщил фельдшер и заулыбался. – Успели! Теперь всё будет хорошо!»

Оля лежала в палате одна. Она смотрела в окно и улыбалась, периодически смахивая с глаз слёзы, которые без конца текли и текли по щекам. Оля – это именно та двенадцатилетняя девочка, которая много лет тому назад жила в детском доме и называла заведующую мамой Любой, а затем бесследно исчезла. Свою историю ей ещё не раз придётся рассказывать следователю, а сейчас она просто лежала, радовалась освобождению из настоящего рабства, плакала от счастья. Дверь в палату тихонько скрипнула, и в неё заглянула Любовь Васильевна. «Любовь Васильевна! Мама Люба! Здравствуйте!» – Оля вскочила с кровати и подбежала к маме Любе. Они обнялись и долго стояли молча, прижимаясь друг к другу. Бесполезно пытаться передавать слова, которые они бормотали сквозь слёзы. Было всё: и всхлипывания, и смех, и плач – всё, что бывает при встрече мамы и дочери, которые уже и не надеялись увидеться. И для дочери приход мамы был как самый дорогой и желанный, но совершенно невозможный подарок. Немного успокоившись, но продолжая всхлипывать, мама Люба осмотрела Олю, как она всегда осматривает своих детей. Истощённая, со свежими синяками на руках и чёрной кровавой полосой на шее. Люба даже распахнула халатик Оли, осмотрела синяки, ссадины на теле и погладила округлившийся животик. «Моя девочка! Сколько же тебе пришлось.» – следующие слова Люба уже не смогла договорить и ещё сильнее заплакала.

Если собрать все слёзы матерей, которые они выплакали по своим детям, то на Земле уже давно был бы потоп. И счастье наше, что матери иногда смеются!

«Оля! Ты вся в синяках. Он тебя избивал?» – стала расспрашивать мама Люба. «Бывало частенько, но больше щипал за руки, за бок, за живот. Говорил, что если ударит – может убить». Они присели на кровать, и Оля начала рассказывать маме Любе то, что только ей и могла, и хотела рассказать: