Эти женщины снабжали город всем необходимым так же, как хорошая хозяйка следит, чтобы ее кладовая была доверху забита. Если в городе заканчивалась соленая рыба к Великому посту или ожидался плохой урожай, они предвидели это за несколько месяцев и привозили из-за моря семена пшеницы, чтобы никто не страдал от голода, а также масло, свечи, сардины… Совет контролировал цены и наказывал тех, кто должным образом не обеспечивал город продовольствием. Гуляя по улицам среди прилавков и болтая за прялкой с женами ремесленников, Оннека знала, кто пьет, кто занимается блудом, кто изменяет жене и какая из кумушек едва не сорвала с другой току – преступление, караемое штрафом в пятьдесят сольдо. Молчаливые и разговорчивые, хитрые и легковерные, веселые и меланхоличные, вместе они составляли основу, которая сплачивала Новую Викторию. Оннека знала обо всем, что происходит в городе – в этом улье, состоящем из улиц, ворот и двойных стен.

– Они не будут жаловаться, пока зарабатывают деньги, – сказала она.

– Я слышал другое. За что изгнали Жоану де Бальмаседа?

– За мошенничество с какими-то свечами.

– Почему она, вдова с двумя маленькими детьми, так поступила? Зачем ей рисковать? Вряд ли люди так уж довольны, как ты говоришь. Мне это не по нраву, Оннека. Мне не нравится то, что позволяет себе Нагорно, и твоему отцу это тоже не нравилось. Он сказал об этом накануне своей смерти.

– Отца больше нет. И пока мой брат не вернется из похода, я глава семьи де Маэсту. Полагаю, ты возвратишь себе титул, и Нагорно больше не будет графом Вела.

– Конечно. Завтра нотариус подготовит документы, а королевский наместник, алькальд и пристав выступят свидетелями.

– В конце концов, я пробуду графиней Вела всего несколько дней. – Оннека вздохнула.

– А Нагорно со вчерашнего дня стал графом де Маэсту.

– Разумеется, – сказала она.

– Разумеется.

Именно так мы обычно заканчивали наши споры, не желая уступать друг другу.

– Наш наследник будет Маэсту и Вела. Если ты не женишься, кто знает, возможно, следующим графом Вела станет мой сын от твоего брата.

Мне не хотелось продолжать этот разговор. Вероятно, два года – слишком долгий срок. Вероятно, Нагорно стал последней каплей.

На выходе из мельницы на нас обрушился порыв ветра с градом. Отступив перед безжалостным натиском стихии, мы услышали лошадиное ржание и обернулись. От дверей за нами наблюдал Нагорно. Он был не один, а с великолепной кобылой – мне еще не доводилось видеть животного прекраснее. Ее короткая блестящая шерсть чистым золотом отражалась в глазах Оннеки.

– Пошел снег, поэтому мы искали убежища, – солгала она.

– Я знаю, – безмятежно улыбнулся мой брат.

– Он нас не видел, – шепнула она мне на ухо. – И не знает, чем мы занимались.

«Дорогая Оннека, это же Нагорно, – хотел сказать я. – Поверь, он знает о том, чем мы занимались, лучше нас с тобой».

– Что случилось с твоей мамой? – нетерпеливо спросил я, выходя из кабинета Рамиро Альвара в коридор.

– Упала с парадной лестницы, когда спускалась передать Дебу Герману. Ее оперируют: похоже, она сломала бедро.

– Я сейчас же приеду.

– Где ты находишься?

Я вкратце рассказал ей о своих визитах в издательство и башню Нограро.

– Тогда приезжай, как закончишь. Деба с твоим братом, а дедушка на пути из Вильяверде. Он доберется раньше тебя. Я еду в больницу, хотя ближайшие три часа мама пробудет в операционной. Забери Дебу, когда вернешься в город. Я позвоню, если появятся новости, а до тех пор мы бессильны.

– Хорошо, я закончу дела здесь, а потом мы приедем. Эстибалис тоже захочет повидать Ньевес.