Однажды был такой случай. Наш караул (9 человек) был недоволен, что премию за предыдущий квартал получили не мы, а другая смена, хотя у нас, как мы считали, показатели были лучше. Утром в 8 часов при сдаче смены (один караул сдает дежурство другому) я громко заявил протест против несправедливости. Босс ответил: «Зайдите ко мне в кабинет после сдачи смены, я все объясню». Я поднялся к нему на второй этаж. В кабинете уже сидели, помимо начальника, парторг и профорг. Я сел у дверей. «Что ж, вы правы, Владимир Николаевич, мы действительно иногда поступаем не по справедливости. Вот вы в прошлом месяце опоздали на час, а мы вас не наказали». Я пытался оправдаться: «Но не ходили электрички.

Я опоздал из-за аварии по Ярославской дороге». – «А это нас не касается. Вы обязаны в 8.00 быть на дежурстве. У вас есть койка в общежитии, могли бы приехать накануне. А если бы случился пожар и караул выехал бы без вас?» Потом Мамыхин обратился к своим сподвижникам: «Ну, как будем наказывать Осипова за опоздание? Будем увольнять?» И тогда я капитулировал: «Виноват, больше не буду, никогда». Хозяин понимал, что речь идет не об опозданиях, а о критике начальства. Поистине, не рисковать же изданием первого в советской истории православно-национального журнала из-за трений в Александровской пожарке? Зато потом он охотно давал ведомственную машину для закупки картофеля в окрестностях.

Промыслительной оказалась и моя «база отдыха» в поселке Заветы Ильича возле Пушкино, как раз по моей Ярославской дороге. Наш боевой соратник Адель Петровна Найденович, с которой на пересылке в Потьме познакомился еще Кузнецов, отсидев 2 года за «хранение» романа Пастернака «Доктор Живаго», жила с мамой, крупным специалистом на медицинском поприще, и активно включилась в только что зародившееся правозащитное движение. За эту активность она, будучи инженером, была уволена с работы и лишена возможности (по указанию КГБ) трудоустроиться на другом месте. Ей светила ссылка в Сибирь за «тунеядство». Поскольку я в это время был одинок (первая жена ушла к другому) и невеста у бездомного пожарника с зарплатой в 65 рублей не намечалась, я решил помочь бывшей политзечке и оформил с ней фиктивный брак. Но зато тогда я действительно выручил Адель. Она поведала потом, как в квартиру победоносно явился милиционер и объявил о скором судилище за «тунеядство»: «Ваша песенка спета!» – «А я замужем!» – отпарировала обвиняемая. – «Как так, покажите свидетельство и паспорт». – «Пожалуйста!» Страж порядка изучил документы и ретировался. Правда, позже докучали ее вопросами, как она с мужем живет вдвоем на 65 рублей. – «Платите ему больше. А вы считаете, что государство платит заведомо нищенскую зарплату?» Так считать они не имели права и в общем отстали. Как раз в это время мать Ады купила дачу в Заветах Ильича, на которую они ездили только летом, а в остальное время года я отапливал дом углем (после дежурства в Александрове), чтобы не замерзли трубы, и работал над журналом. От поселка до Москвы добирался на электричке минут за 40. В Москве встречался с авторами и соратниками.

В августе 1970 года иеромонах Варсонофий Хайбулин зашел ко мне в пожарную охрану и предложил вместе с ним посетить город Владимир по одному делу. Мы вылетели туда из Александрова на маршрутном вертолете. Дело – делом. Но попутно, поскольку нашлось свободное время, мы посетили с ним бывшего «прогрессивного националиста», депутата Государственной Думы Василия Витальевича Шульгина. К тому времени Шульгин после освобождения из заключения жил в самом областном центре, на улице Осипенко. Был довольно популярен в глазах нашей интеллигенции, видевшей в нем живой осколок старого режима, своего рода представителя Российской Империи (против которой, увы, он яростно боролся). Помнится, еще в конце 50-х годов к нему ездил друг А.М. Иванова поэт Головатенко («Эх, романтика, синий дым, / В Будапеште советские танки…»). Мне и о. Варсонофию Шульгин рассказывал о жутком красном терроре «снизу» в первом десятилетии XX века. По его словам, Пуришкевич однажды протянул через весь огромный зал Государственной Думы бечевку с нанизанными на ней вплотную многочисленными портретами жертв революционного кровопускания. Это обилие фотографий убитых потрясало. Шульгин поведал также о странной смерти генерала П.Н. Врангеля (1878–1928), внезапно умершего в момент подъема антибольшевистских сил. Как раз в это время к денщику Врангеля приехал из СССР его брат и вскоре после этого вождь Белого движения скончался. Мы с о. Варсонофием не стали задавать неприятные для старика вопросы о его участии в заговоре против Императора Николая Второго. Тем более, что ранее такие вопросы уже были заданы одним из друзей Хайбулина. Меня поразило отсутствие какого бы то ни было раскаяния и за бунт в рядах антимонархического «прогрессивного блока», и за лживые провокационные речи в Думе, и за требование (совместно с Гучковым) отречения Государя от престола в пользу трепачей и преступников, разваливших Армию и Империю мгновенно после 2 марта 1917 г. Больше того, Шульгин еще продолжал мечтать на склоне лет о важной роли в… объединении Германии. Эту роль ему предрекла гадалка в эмиграции, и, как человек, подверженный внецерковному мистицизму, он даже в 1970 году, в 92 года, верил в эту сказку. У человека, предавшего Царя и толкавшего Россию к пропасти, болела голова о Германии… Гадалка просто перепутала его с Горбачевым, который действительно помог объединению Германии, подложив одновременно бомбу под СССР— Россию. Автор исследования «Император Николай II и генерал-адъютант М. В.Алексеев» Виктор Кобылин, досконально изучив поведение Шульгина в дофевральский и февральский период, писал: «Но такого брезгливого чувства, какое вызывает во мне этот «монархист», никто не вызывает». И ведь сам же Василий Витальевич признался: «В минуты сомнений мне иногда начинает казаться, что из пожарных, задавшихся целью тушить революцию, мы невольно становимся ее поджигателями». Сионист Агурский был сердечно благодарен Шульгину и за его позицию в еврейском вопросе: «В 1913 г. именно Шульгин СПАС БЕЙЛИСА. Будучи издателем газеты «Киевлянин», которая сильно влияла на присяжных, Шульгин неожиданно для всех резко осудил процесс Бейлиса, чем вызвал бурю негодования в правых кругах»