В начале 1967 г. я вернулся в Явас, на 11-ю зону, и здесь провел остаток своего 7-летнего срока – до дня освобождения. Подвозил уголь, загружал и толкал с напарником, чаще с баптистом Синяговским, вагонетку, обеспечивал работу заводской кочегарки. Работа не легкая, но не было нормы, и это меня устраивало. Летом угля требовалось меньше и можно было немного передохнуть. В зоне сложилась наша национально-православная группа: Осипов, Владислав Ильяков, посаженный за интерес к югославскому социализму, Иван Погорелов из Белгородской области, Валерий Зайцев, безуспешно пытавшийся сбежать с советского корабля на американский остров Кодьяк в Беринговом море, к нам примыкал еще Александр Удодов, большой знаток военной истории и мировой истории вообще. Мы не пропускали ни одной книги, ни одной статьи, ни одного текста, касавшегося русской идеи и православной монархии. Отмечали, как могли, Пасху и Рождество. Постоянно обсуждали пути спасения России.
Весной 1968 г. в зону прибыли Евгений Вагин и Борис Аверичкин из организации ВСХСОН.Тогда мы впервые узнали об этой самой большой в послесталинский период нелегальной организации. Нас, естественно, привлекло то, что эти люди опирались на христианство и консервативные начала, что они критиковали не только коммунизм, но и капитализм западного образца и пытались отыскать третий путь для своей Родины. А спустя несколько месяцев, 31 июля 1968 г., на 11-ю зону прибыли уже и остальные осужденные члены Всероссийского Социал-Христианского Союза Освобождения Народов. Кроме вождя Игоря Вячеславовича Огурцова и его первого заместителя Михаила Юхановича Садо, которых приговорили еще и к тюремному сроку. В тот день на 11-й поступили ныне известный писатель Леонид Бородин, его друг Владимир Ивойлов, эфиоповед Вячеслав Платонов, Георгий Бочеваров, сын репрессированного при Сталине болгарского коммуниста, Устинович, Миклашевич, Веретенов и другие, всего, помнится, человек двенадцать. Пообщаться с ними мне удалось два месяца: 5 октября 1968 г. я вышел, наконец, на свободу. Чувствовал, что могу вернуться обратно, не буду же я сидеть за печкой. Тем более что я освобождался с твердым намерением начать издание пусть не политического, но славянофильского неподцензурного журнала. Я еще был молод. Мне было 30 лет.
Мордовский дневник
Хочу дополнить свое повествование уцелевшим отрывком моего дневника за 1964 год, который я вел, разумеется, конспиративно, используя переписку с домашними. Прошу учесть, что мне было тогда двадцать пять…
1 января 1964 г. Новогоднюю ночь не спал, сидел у печи и слушал радио. В камере (это на спецу, на особом, в ИТУ ЖХ 385/10, пос. Ударный) два литовца-партизана, западник со Львовщины, тихий сектант, два уголовника и Солнышкин, в прошлом – бытовик, теперь – «антисоветчик».
15 января. Нет работы. Сидим в камере. Штудирую «Историю XIX века». Кузнецов попал в изолятор (мы с ним, естественно, в разных камерах). Занимается там по системе йогов.
20 января. Читаю Достоевского.
29 января. Пришла телеграмма от мамы из Москвы: «Особый режим заменен строгим». Ура! Мы возвращаемся в более мягкий – всего лишь СТРОГИЙ – концлагерь.
6 февраля. В обмен на полосатую одежду вновь получили черную. Правда, шакалы-уголовники успели выменять у нас целые штаны и куртки (перед сдачей) на свое рванье. Бокштейну, например, всучили штаны без одной брючины и с огромной дырой на оставшейся.
7 февраля. Вернулся вторично на 11-ю зону (пос. Явас) вместе с Бокштейном, т. е. туда, откуда нас выдернули 8 июля прошлого года. Кузнецов поехал к себе на семерку (пос. Сосновка). Во время короткого этапа с какой-то странной жалостью смотрел на вольных, показавшихся мне пришибленными нуждой и страхом. Или это у меня от Достоевского? Игорь Авдеев, Владик Ильяков, Юра Акинин, Володя Стариков, Владимир Федорович Горлопанов устроили мне шикарную встречу.