Подолянский провел рукой по чисто выскобленному черепу, подавил желание сесть прямо на пол – новые привычки въедались быстро, почти мгновенно. хмыкнул недоверчиво.

Неизвестный, чья размытая фигура еле угадывалась в темноте, недоверие уловил. Прищелкнул пальцами:

– К словам человека, который вытащил вас с каторги, я бы на вашем месте, прислушался.

– Я до сих пор не знаю цену.

Фигура в тени дернулась.

– Вы серьезно меня выручили. Хоть и не зная об этом. Считайте это благодарностью, пан Подолянский.

– Не Твардовский?[15]– По—простонародному цыкнул зубом Анджей. Старый приятель Яремчук оценил бы класс мастерства.

– Не ждите меня в грозовую ночь, Анджей, я не приду. Впрочем, не удивляйтесь, если некоторые вещи в вашей жизни будут меняться в лучшую сторону сами собой и без вашего ведома. Считайте, что это и есть цена…»

Пока что, такая сделка, что греха таить, прапорщика вполне устраивала.

******

За спиной что—то громко падало, рушилось, ломалось и ругалось. Изогнувшись, держась за высокую спинку, чтобы не упасть – опасное это занятие, истоптанный ковер под ногами падения не смягчит – Анджей повернулся.

Каштелян выбрасывал из здоровенного шкафа вещи со скоростью картечницы – от множества летящих предметов у Подолянского даже голова закружилась.

– Гыр на вас! – рявкнул оберландфебель. – Думали, у Вацлава голова дырявая?! Вацлав все помнит, все знает! Всех оденем, всех обуем…

И не оборачиваясь, каштелян скомандовал:

– Подъем, господин прапорщик, и комм цу мир нах[16]примерка!

Пошатываясь, Подолянский встал, неуверенно шагнул. Неведомая сила тут же повлекла его в стену. Прапорщик на ногах все—таки устоял, вцепившись в спинку кресла – аж пальцы побелели.

– Гыр на вас… – грустно повторил присказку Вацлав и, горько вздохнув, распахнул другой шкафчик, поменьше. – Сами пьют как кони который год, а молодого своей мерой угощают. Помрет он в корчах, кто службу нести будет?! На, хлебни, а то смотришься будто погань бледная, сиртя—подземник[17].

Анджей с подозрением уставился на врученную чарку, наполненную чем—то непонятным, черно—маслянистым.

– А… Это что?

– Вудку с двух рук жрал, не спрашивал, – пробурчал каштелян, – а тут кобенишься! Пей, паныч, отрава не сильнее вина.

Подолянский неловко перекрестился левой рукой, опрокинул в себя…

– Это что такое было, пан Вацлав? – Ошалело тряхнул головой Анджей через несколько минут.

– Что, хороша отрава? – Ухмыльнулся каштелян.

– Да уж… – голова была чиста и свежа, разве что где—то далеко гуляли колокольные отголоски выпитого, с каждым мигом становясь все тише и тише.

– Кордонный сбор за нумером девять! – Вацлав довольно выпятил грудь и подкрутил усы. Гордости в голосе каштеляна было – в Лабу перелей, из берегов выхлестнет, – вот этими вот руками собранный и сочиненный!

– И слово над ним говорено? – усмехнулся прапорщик. – Или сугубо местное колдунство, без слов, но с песнями?

– Никакой магии! – с видом злодея—заговорщика произнес Вацлав и подмигнул Подолянскому. – Совсем никакой, но я, если между нами, всем говорю, что секрет у орочьего шамана горящей головешкой выпытал.

– Могила! – совсем как в детстве перекрестил рот Анджей.

– От и добре!

– Пан Вацлав, – нахмурился прапорщик, – раз у нас с вами общая тайна вдруг завелась, то прошу звать меня на «ты» и «Анджеем». Без «пана» и «господина». Мы, все-таки, на некоторые шляхетские привелегии право имеем.

Каштелян шевельнул усами – улыбнулся, что ли?

– Вне строя – запросто, Анджею. Но как кто другой рядом, то сугубо как устав велит. Сами понимаете, субординация, выслуга лет.

– Добро, – кивнул Подолянский. – Устав – книга святая, грех нарушать.