Открывая собрание, первый секретарь райкома КПСС заявил:

– В нашей партийной организации района произошло чрезвычайное негативное событие!

Все члены КПСС замерли. Выждав паузу, он вдруг обратился ко мне:

– Зачем ты это сделал?! Зачем нарушил Устав?!

– А что именно? – спросил я.

– Не прикидывайся дурачком! – стал наваливаться он на меня.

– И всё-таки!

– Зачем разрешил попу посетить инфекционное отделение!

– Совесть не позволяла поступить иначе!

– Какая это ещё совесть! У коммуниста совесть – это Устав КПСС! А его надо свято соблюдать!

– Вот вы сами сказали слово «свято», а ребёнку мог помочь только священник! Не мог я поступить иначе! Не мог отказать матери в спасении сына!

– Лечить надо было лучше, а не способствовать шарлатанству!

– Педиатры старались, но у них не получалось!

– Значит, плохие они специалисты!

– Возможно, но других в районе нет!

– Надо было больного отправить в краевую больницу!

– Он был нетранспортабелен!

– Это не даёт тебе права нарушать Устав!

– Говорю же, что совесть не позволяла поступить иначе!

– Вижу, тебя не переубедить!

Он заклеймил меня позором в религиозном «маразме» и даже обозвал баптистом. А на мои же слова «Но ребёнок выжил, а должен был умереть!» рывком поднялся из стола и заявил:

– Лучше бы он умер, чем сейчас наша партийная организация в твоём лице терпит такой позор!

– Как умер?! – прошептал я и замер, увидев бешено злобное выражение лица этого партийного вождя района.

Все члены райкома и секретари первичных партийных организаций замерли. В зале воцарилась гробовая тишины. Кто-то опустил голову, а кто-то с гневом уставился на меня. Третий же секретарь демонстративно отвернул голову. Это меня сильно удивило, так как совсем недавно я весьма успешно вылечил его, о чём будет написано ниже. По-видимому, для него нарушение Устава было сродни несоблюдению «Заповедей» для служителя культа.

Все понимали, что в отношении меня грядут репрессии. И они в дальнейшем начались.

Более двух часов продолжалось это иезуитское собрание. Первый секретарь добивался от меня, чтобы я признал свою вину, а я упорно сопротивлялся. Сломать меня через колено ему никак не удавалось. Все его заместители, то есть второй и третий секретари, с укоризной смотрели на меня, как бы призывая смириться и признать свою вину, но честь и совесть, а эти слова были написаны на партийном билете, не позволяли мне совершить эту трусость.

– На моём партийном билете написано: «КПСС – ум, честь и совесть нашей эпохи» – и этим я всегда руководствуюсь в жизни, а значит, поступил правильно, спасая жизнь этому ребёнку!

– Вижу, ты упёртый оппортунист! Тебя надо гнать из партии! – заявил он.

– Но не вы принимали меня в неё, а другой человек! И хотите совершить грубую ошибку, не согласовав изгнание с ним! Вы видите задачу коммуниста в угнетении человека, а я в его защите!

Он вскочил и выкрикнул:

– Дебаты прекращаем! Имеет место грубое нарушение Устава КПСС, а с этим надо бороться! Я уж сам разберусь, с кем мне советоваться! У меня главный советчик – это Устав КПСС, а для тебя – Библия! И потому ты не понимаешь моих слов! Собрание объявляю закрытым!

Члены КПСС с понурыми лицами стали расходиться. Все отворачивались от меня – то ли презирали, то ли жалели. Буквально со всеми мне приходилось сотрудничать, выполняя миссию идеолога партии и председателя Комиссии по борьбе с пьянством и алкоголизмом. А на этой общественной должности насмотрелся такого, что даже стыдно об этом писать.

Был полдень. Время было ещё рабочее. Я пешком отправился в больницу. Когда выходил из здания райкома КПСС, ярко светило солнце, а когда подходил к рабочему кабинету, то небо вдруг нахмурилось. На землю упали капли дождя. «Если не люди, то хоть небо жалеет меня!» – подумал я.