Сидя в зарослях, Назгал жевал. Сухие чешуйки, покрывающие зерна, ранили нёбо, застревали между зубами. Зато живот радовался, учуяв привычную, такую человеческую пищу. Устало тело от дикого питания, основанного на мясе. Зачастую не жаренном, вонючем.

Воины показались перед закатом. Они двигались неровной цепочкой, держась дороги. Шли по следам, поглядывая на лес с очевидным испугом. Невысокие деревья страшили их. За каждым тонким стволом чудилось жирное чудовище, готовое выпрыгнуть и растерзать зазевавшегося.

Поле – пусть брошенное, все же имело культурное происхождение. Это дело рук человека. Еще чувствуется запах горелого, от выжженного участка. Так крестьяне освобождали новую пашню, обновляли травяной покров на отдыхающих участках.

То пах не весенний уголь, впитанный землей, дающий плодородие. То пахла обожженная плоть. Не тех тысяч погибших в бестолковом пламени животных и птиц, а тело Назгала, ушедшего из лагеря.

Он вышел на дорогу, оказавшись за спиной воинов. Пошлепал по земле следом за ними. Размышлял о том, напасть сейчас или повременить.

Воины сами сделали выбор. Заметили преследователя. Замыкающий оглянулся, моргнул, отвернулся и вновь посмотрел назад. В его голове пронеслась мысль, что он намеренно выбрал это место в отряде, чтобы не столкнуться с чудовищем.

Одно дело – колоть тварей с частокола, а другое встретиться с ней лицом к лицу. Когда в руке только копье, имеющее перекладину возле жала. Как у благородного охотника, идущего с обученными псами на медведя.

Копье дает хоть какую-то надежду. Позволяет держать тварь на расстоянии от себя.

Воин пискнул, а затем закричал. Остальные тут же остановились, присели – выучка, все же. Они начали озираться, ища опасность. Их глаза уставились на темный лес. Из рук посыпались кувшины с нафтой. Один тут же принялся стучать кресалом о камень, высекая искры.

Общая неразбериха продолжалась, пока замыкающий с криками не побежал в голову колонны. А затем продолжил бег, бросив копье, плетенный щит. В его раскрытый рот набивалась едкая пыльца, оседающая на корне языка. От нее хотелось кашлять и блевать одновременно.

Воин остановился, когда начало распухать горло. Он упал на колени, терзая ногтями шею. Мечтал только о вздохе, забыв о чудовищах, товарищах, обещанном серебре.

Поднявшийся в тылу отряда монстр возвышался над присевшими воинами. Он казался огромным. Не просто массивным, как и должно, но превышающим их на голову. Назгал стоял прямо, собираясь броситься на врагов, сминая их. Пока еще не очухались от шока.

Перед ним распласталось не больше двух десятков людей. В простых льняных рубахах, штанах. Из вооружения только копья и топоры, головы увенчаны шлемами. Да и то не у всех.

Жалкое зрелище.

В Назгала бросили кувшины с нафтой. Естественно они не разбились. Ударившись о мягкую плоть, рухнули в землю, завязли в грязи. Ни зажечь, ни разлить огненное зелье не удалось. Воины запаниковали. Не слушая окриков командира они отползали в сторону, не в силах построиться в линию.

Весь план, оговоренный в безопасности, овеянной славной победой, полетел в топь. Прямо под хвост Первого врага.

Кто-то все же поднялся на ноги, выставив перед собой копье. Не столько готовый принять на лезвие бешеного монстра, сколько надеясь на защиту священного метала, напоенного огнем и волхвованием священника.

Назгал сделал шаг. Ударил ногой в землю. От грохота его шага подскочили те, кто все еще барахтался в грязи. Отряд из них кое-как удалось составить. Не больше десятка.

Нагнувшись, Назгал выудил из грязи горшок с земляным маслом. Небольшой, не больше его кулака. Кувшинчик он расколол одной рукой. Потекла смесь масла с кровью. Назгал протянул руку к воинам, предлагая им воспользоваться их колдоством. Там ведь удалось. Пусть ворожат здесь.