Сергей держал рогатину, уткнутой пяткой древка под валун, – так русские мужики упирали заостренные дрыны в землю, встречая атаку тяжелой тевтонской конницы. Его трясло, будто провод схватил высокого напряжения – по рукам ударили зудящие дуги, голову охватила сетка свербящего жжения, голубоватая дымка проступила из пронзенного тела врага и полилась по черной рогатине через полую ручку наконечника – в руки, в душу – ошпаривая, вздымая волоски на теле, волосы на голове…

Палач и жертва стояли друг против друга.

Как пуповина, их соединяло копье.

Вокруг реостатно мерк солнечный свет – проступала черно-белая диорама зимы – заснеженный партизанский лагерь 42-го года. Послышались автоматные очереди, лай собак, гул немецкого самолета в туманном небе…

На летней жаре Сергей промерз до костей, ощутив-увидев себя в шалаше-лазарете среди обессиленных товарищей на пятнадцатиградусном морозе. Сквозь щель в горбылях он видел цепь немецких солдат в зимнем камуфляже, в центре шагал по снегу огнеметчик – на шерстяной заиндевевшей маске под белым шлемом чернели горнолыжные очки, в руках покачивался ствол огнемета.

И тогда комсорг партизанского отряда Анатолий Колкин – бескозырка на голове, обмотанная поверху пуховым платком, треснутые очки на носу, впалые щеки в редкой щетинке, комсомолец-мечтатель, книгочей и романтик, – встал. Он встал один среди всех парализованных страхом людей.

И вышел, хромая на обмороженных ногах, подняв кверху руки.

«Нихт шиссен! Не стреляйте! Здесь раненые».

«И настал момент в истории людства, когда один-единственный человек на всей земле стоял и защищал Бога, и за спиной его не было никого, кроме Бога».

«Дальнобойность огнемёта “Flammenwerfer mit Strahlpatrone 41” составляла 30 м».

Огнеметная струя смеси № 19 мягко ударила в истощенное лицо, в обмороженное тело, окутала волной бензиновой вони – тепло стало телу – но на секунду – потом – горячо… невыносимо душно… смертно жарко…

«Я горю! Мама-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!!!!!!

… в глаза-глотку-ноздри – пламя! дышать! —

Ах-ах-ах… хы-ы-ы-ы…. легкие обож-Ж-Ж-Ж…

В снег! Сбивай пламя! Все равно не выжить, только мучиться дольше…

В снег! Борись! В снег! Бежать!.. ААААААААА! А! А! А!…

…погасить зажигательную смесь № 19 невозможно – ты окутан напалмовым пламенем – белый снег сияет, качаясь, сквозь погребальные пелены огня…

Засмаливается, ползет, лопается пузырями кожа, трещат волосы, горит подкожный жир, горит мерзлое лицо, горят окоченевшие руки, горят волосы на голове и груди и в паху, горят плечи, горят грудь и спина, горит зад, горят ноги, горят колени и ступни…

ДЫШАТЬ! Дышать… ды…

но вдох невозможен, – захлебнешься! – огнем со смрадом бензина —

ПОДЫШИ-КА ОГНЕМ!

раскаленные пары, обжигая язык, нёбо и гортань,

через бронхи

врываются в легкие —

в кашле и судорогах

расползаются туберкулезные дыры на легочной ткани…

больно это – сгорать живьем

Овчарка из оцепления, мохнатая, с коричнево-рыжими подпалинами на животе и лапах, сорвалась с поводка, нагнала бегущего партизана, вцепилась ему в руку. Немцы загоготали. Горящий Толя Кол кин от рывка упал, принялся кататься по снегу.

Трясущемуся в пароксизме страшного видения Сергею Скворцову через сознание мучительно погибающего Толи Колкина вспомнилось, как люто мерзли они в лесу, особенно по ночам, и мечтали, мечтали об одном – согреться.

Вот, согрелись…

Овчарка часто высовывает обожженный язык, будто подавилась.

Чадно дымясь и горя местами, Толя Колкин встал и побрел, вслепую уже, наугад…

Вторая цепь карателей обошла лазарет с тыла. Горящий человек двигался прямо на низкорослого, скуластого ефрейтора. Автоматическим, отработанным на тренировках движением немец вонзил штык карабина «Mauser Gewehr 98» в живот живого факела.