На переговоры с селянами Дастин отрядил Рыжего. Как самого языкастого и способного убедить даже камень.

– Давай только без многословия, – напутствовал орк. – Чтобы нам и скорость сбрасывать не пришлось.

Жирмята с поручением справился вполне. Он пересел на место монаха и при въезде в село намётанным глазом выбирал мужика побойчее и потолковее. Пока фургоны грохотали мимо, Рыжий, в двух словах, объяснял текущий момент и сверх того нагружал мужика советами с краткий курс молодого бойца. После чего успевал запрыгнуть к Волошеку, чтобы по пути вновь перебраться в головную повозку.

Конвой ещё месил уличную грязь, а село уже поднималось: сновали мальчишки с поручениями; ржали непривычные к суете клячи; хрустели отдираемые от изгородей жердины…

Погоня подошла так близко, что однажды друзья стали свидетелями схватки. Деревенька представляла собой единственную длинную и прямую улицу. Поезд едва добрался до середины, когда на околице появился передовой отряд степняков.

Вожак углядел хвост конвоя и издал радостный вопль. Орки с великим рёвом припустили вдогонку. Сопротивления со стороны мужиков они не ожидали, полагая, что те не полезут в чужую драку.

Жирмята уже потянулся к арбалету, но вмешательства не потребовалось. Селяне ударили с двух сторон и, прежде чем друзья потеряли деревеньку из виду, больше половины ватаги было изрублено мужиками.

За оружие брались, конечно, только крупные сёла. С хуторов и селений помельче народ без разговоров снимался и уходил в лес, в тайные схроны. Однако мало-помалу тактика оправдывала себя. Конвой всё дальше и дальше отрывался от погони, и к середине дня до него перестали доноситься воинственные крики степняков.

***

От одной беды ускользнули, а уже замаячила перед ними другая. Сперва наёмники стали примечать вдоль дороги сигнальные вешки, а затем, с очередного холма, увидели над крышами домов и чёрные флаги.

Чума.

«Что заставляет харкающего кровью человека, собирая в кулак волю и остатки сил, лезть на крышу и вывешивать знак опасности? – думал Волошек. – Что заставляет предупреждать незнакомых путников, в то время как собственная семья и соседи уже снесены на погост, а то и вовсе лежат по домам и чернеют? Что, как не любовь к людям? Не к каким-то конкретным родичам или знакомым. К людям вообще. А ведь находятся циники вроде Андала, которые не верят в абстрактный гуманизм».

Конвой встал.

Посасывая жиденький ус, Дастин размышлял. Брать ещё южнее – значит на самую кромку степи выйти. Там орда достанет, как пить дать. Возвращаться – значит прорываться с боем через кишащие орками леса, цепляя на себя их мелкие отряды, словно репейник. Вообще-то, учитывая неожиданность, есть шанс сбить врага и уйти. И Дастин, окажись он без груза, наверняка выбрал бы этот маневр. Но теперь сильно сомневался, удастся ли прорваться на тяжёлых фургонах.

И всё больше склонялся орк к самому безумному варианту – пойти через моровые земли напролом. Очень уж соблазнительно было разом отсечь погоню, да ко всему и крюк громадный скостить.

В одиночку он принимать решение не захотел. Вызвал на совет Ксюшу, Априкорна и Волошека. Почему именно их, орк не пояснил. Он вообще не любил объяснений.

Сперва у колдуна спросил:

– Как думаешь, сможем пройти, не подхватим заразу?

– Сможем, – ответил тот. – Если сёла будем стороной обходить. А коли придётся заезжать, так проскакивать на полном ходу, да дышать через раз. Плохо только, что не знаем мы, как велика земля моровая. Бывает, что за день не проскочишь, а на ночь вставать опасно. Да и не много того дня нам осталось.

Априкорн помолчал, как бы взвешивая «за» и «против», потом подытожил: