Я не так уж и хорошо разбиралась в многочисленных хитросплетениях профильного законодательства, но любому имеющему маломальское отношение к авиации человеку было известно, что, к примеру, в той же «Люфтганзе» или «Эйр Франс» без ведома профсоюза и муха не пролетит, а у нас же извечный конфликт труда и капитала регулярно выливался в пренебрежение санитарными промежутками между полетами, отсутствие фиксированного оклада наряду с продленными нормами до девяноста часов вынуждало пилотов работать на износ, а планы руководства сократить ежегодные отпуска с семидесяти до сорока восьми дней и вовсе заставляли испытывать смутные сомнения в адекватности идейных вдохновителей подобных прожектов. Один наш летчик, настойчиво набивавшийся ко мне в очень близкие друзья, в неформальной беседе как-то озвучил мне крайне здравую мысль: если уж даже беспристрастная статистика гласит, что подавляюще большинство авиакатастроф происходит по вине человеческого фактора, то может быть, высоким чинам пора все-таки перестать молиться на всемогущую бортовую электронику и считать пилотов не более, чем «операторами воздушного судна». Насколько я поняла тогда со слов моего несостоявшегося кавалера, компания-перевозчик не видела ничего страшного в том, чтобы в двухчленном экипаже продать место третьего, но не взятого в рейс пилота в салоне бизнес-класса, и успешно поиметь на этом деле весьма недурственную выручку. В общем, на месте Урмаса я бы зубами цеплялась за любую возможность обосноваться в Европе, причем, судя по всему, этих возможностей у него было превеликое множество, но, наверняка, причины, по которым он выбрал «Авиастар» значительно преобладали над потенциальными выгодами от работы за рубежом, вот только мне о них, естественно, никто не докладывал. В результате мне ничего не оставалось, кроме как тихо радоваться, что нам с Урмасом довелось пересечься не только на земле, но и в небе, хотя, с другой стороны, наступали в моей жизни такие мгновения, когда я мечтала никогда его не знать и, самое главное, не влюбляться в него с такой неистовой силой.

Спроси меня сейчас кто-нибудь, что я нем нашла, я бы вряд ли смогла четко сформулировать ответную фразу. Урмас Лахт не обладал выдающимися внешними данными, да и летная униформа шла ему не больше и не меньше, чем остальным пилотам. Он был в меру улыбчив и меру молчалив, в меру сосредоточен и в меру эмоционален, в меру приветлив и в меру безразличен, о людях такого сорта обычно и сказать-то было нечего, но нечто неуловимое магнитом притягивало меня к нему. Я мечтала об Урмасе с нашего первого совместного рейса, он снился мне ночами и являлся в грезах сладкой полудремы, я каждый раз искала его глазами в аэропорту и лелеяла надежду случайно столкнуться с ним взглядом, а когда это внезапно происходило, потом весь день порхала на крыльях всепоглощающего счастья. А Урмас между тем невозмутимо шествовал дальше, и знать не знал, что его дежурный кивок я теперь буду многократно прокручивать в голове, с наслаждением смакуя мельчайшие детали нашей короткой, будто заячий хвост, встречи. Уверена, я давно нашла бы в себе смелость поговорить с Урмасом начистоту, если бы не его отношения с Симоной. Совесть не позволяла мне нагло вторгаться в их безоблачное счастье – я великолепно понимала, что Урмас равнодушен ко мне в частности и его не интересуют другие женщины в целом, что скоро он станет женатым человеком, и я должна смириться с его выбором. Я в мазохистском упоении рылась на страничке Симоны, скрипела зубами от обиды и ревности, и с горечью напоминала себе, что летчики практически никогда не вступают в брак со стюардессами, и на, то у них есть масса логичных оснований.