В один момент будто почувствовав мой взгляд, Эперхарт оборачивается и смотрит на меня в ответ, но я не отвожу глаз. Я настолько зла, что готова встать и уйти вот прямо сейчас. Сама себя не понимаю, почему до сих пор этого не делаю. И вместо того, чтобы вникать в затянувшиеся переговоры, я составляю мысленные списки причин, которые запрещают мне отказаться от подписания контракта. Они все смехотворные. Моя гордость дороже. Если бы не этот дурацкий вызов из разряда «я могу», я бы уже наверняка паковала чемоданы в обратный путь. Но ведь правда глупо пытаться доказать что-то человеку, который навсегда исчезнет из твоей жизни уже завтра.

Краем уха я улавливаю лишь то, что речь идет про какую-то связь, телескопы и прочее-прочее. Я ничего не понимаю. И все становится только хуже и скучнее, когда после перерыва на намаз (и это учел!) к нам присоединяется какой-то эксперт и начинает сыпать формулами.

Мои математические способности заканчиваются умением рассчитать кредитный период по карте. И то зачастую напоминает мне об этом действии Клинт. Как я собираюсь в этом работать?

Эперхарт прощается с гостями в шесть пятнадцать вечера, когда солнце уже клонится к закату. Гости покидают зал перегруженные информацией и как будто бы ею придавленные. Наш большой босс выжал из этого визита все возможное, обозначил сроки и «очень надеется на скорое решение заказчика». Его недовольство было совершенно очевидно, и, если арабы проигнорируют сроки снова, боюсь, Эперхарт пришлет за ними авиацию и будет держать здесь в плену до тех пор, пока они не дадут окончательное решение. Он даже не утруждает себя личными проводами, подчеркивая свое отношение к происходящему. Мол, я и без того потратил на вас уйму своего драгоценного времени. В общем, провожает делегацию Боуи. А меня Эперхарт, напротив, задерживает для разговора.

Услышав приказ, я застреваю в дверях, подавляя неясное беспокойство, и разворачиваюсь, но в этот момент Эперхарт выключает свет в конференц-зале и бесцеремонно подталкивает меня к выходу.

– Если вы до сих пор не передумали подписывать контракт, то вас ждут в отделе кадров, – буднично напоминает он.

А я не могу, просто не могу сдержаться. В приглушенном свете нечастых коридорных софитов (ведь рабочий день уже официально закончился) я с надеждой заглядываю в лицо босса.

– Скажите мне, мистер Эперхарт, что выбрали именно меня на это место не для того, чтобы отомстить арабам за промедление. Мне достаточно известно о восточной культуре, и это назначение… оно на самой грани. Будь эти люди не из Эмиратов, а, скажем, из Саудовской Аравии, они бы посчитали ваши действия оскорбительными. Это все умышленно, мне ведь не кажется?

Он проходится по мне очередным оценивающим взглядом, будто не ожидал такой прозорливости. Отчего-то щеки снова заливает жаром. Интересно, когда я уже перестану краснеть? Хоть когда-нибудь перестану? И что вообще такого в его взгляде, что мне каждый раз становится ужасно не по себе?

– Вам не кажется, мисс Хадсон. Я трепетно отношусь к своему времени и никому – запомните это – не прощаю пренебрежительное к нему отношение. Мои минуты стоят достаточно дорого, чтобы с уверенностью заявить: арабские заказчики меня разоряют. Я бы никогда не добился этого, – здесь он широко раскидывает руки и поворачивается из стороны в сторону, обозначая то ли здание, то ли концерн, то ли весь остров, – если бы вел переговоры таким образом. И мне глубоко плевать, если некоторые лингвисты считают мои методы недостаточно этичными.

Молча проглотив «некоторых лингвистов» и лишь записав их в бесконечный список того, что мне не нравится в Эперхарте, я отвечаю строго по делу: