– Да шучу я, шучу, – примирительно вскидывает руки вверх брюнет и опускается пятой точкой прямо на стопку журналов на краю стола. Отхлебывает чая из тренерской кружки и демонстрирует ангельскую улыбку пай-мальчика: – намек понял.

– Мало тебе Волков накостылял, – бурчит себе под нос Григорич, освобождая печатную продукцию из вражеского плена, и под мой непрекращающийся хохот отвешивает зазевавшемуся Филатову легкий воспитательный подзатыльник.

Мы уезжаем из клуба уже затемно. На душе благодать и умиротворение, в салоне Сашиной бээмве пахнет морем и хвоей, отчего совсем не сложно представить, что ты где-то на побережье. Сидишь у кромки воды, зарывшись пальцами ног в теплый песок, и ешь шоколадное эскимо на палочке, как в детстве. Пожалуй, проведу следующий отпуск на нашем черноморском курорте.

– До завтра. Заеду за тобой в двенадцать, – автомобиль притормаживает перед подъездом, а Саша осторожно заправляет мне за ухо упавшую на лицо прядь волос.

Я прилипаю взглядом к его губам и понимаю, что все больше подсаживаюсь на низкий хрипловатый шепот, на терпкий древесный аромат его парфюма и на выпуклые вены на его мускулистых руках.

– До завтра, – нестройным эхом откликаюсь я и выбираюсь из машины, вынужденная напоминать себе, что в Москве у Лизы Истоминой остался жених.

Лиза

Соперница – это дрянь, которая

хочет того же, что и ты.

(с) Диля Еникеева.

– Ариш, как там Вика? Вливается? – я перебираю блестящую ткань платья и откладываю его в сторону: не хочу выглядеть, будто наряженная елка. Критично инспектирую гардероб и останавливаю выбор на простых черных слаксах и тонком темно-бордовом джемпере – несмотря на середину ноября, солнце еще греет вовсю.

– Все отлично, Елизавета Андреевна. Смирнова исполнительная и ответственная, отличница все-таки, – и пока я одним ухом придерживаю мобильный и навожу марафет, на том конце провода происходит что-то невообразимое. Воспитанная Риша выдает забористое ругательство, от которого мои начальственные уши сворачиваются в трубочку, и выгоняет кого-то из кабинета. После чего устало выдыхает и не перестает меня удивлять: – Алик в пятницу заезжал, интересовался, как часто мы с вами созваниваемся и какие цветы вы любите.

На миг карандаш застывает в моей руке, потому что я стою перед зеркалом, словно оглушенная пыльным мешком по голове. Уверена, если начать рисовать стрелку прямо сейчас, она выйдет такая же кривая, как кардиограмма моего отца.

Пожалуй, глубину чувств, а может, заинтересованность Меньшова в собственной персоне я сильно недооценила.

– Спасибо, что предупредила, солнце. Не забывай спать, мир от этого не рухнет, – считаю необходимым напомнить, учитывая маниакальное трудолюбие некоторых помощниц, и отключаюсь, бросив короткое: – на связи.

Я очерчиваю рубиново-красным карандашом контур губ и остаюсь довольна получившимся результатом – из отражения на меня смотрит уверенная в себе молодая женщина. Наношу пару капель цитрусовых духов на запястье и ровно в двенадцать спускаюсь вниз: терпеть не могу заставлять себя ждать.

К счастью, Саша тоже отличается пунктуальностью, а еще отличным вкусом.

Его белоснежная рубашка идеально отутюжена, а классические черные брюки как нельзя лучше подчеркивают узкие крепкие бедра. И я даю себе слово не пялиться на Волкова, но все равно пялюсь, пока во рту не становится сухо и вся слюна не исчезает, будто по волшебству.

Саша ловко маневрирует в автомобильном потоке, параллельно умудряясь вникать в условия нового контракта, которые озвучивает по громкой связи сухой безликий голос штатной юристки. Я же за долгое время позволяю себе расслабиться и побыть приглашенной на мероприятие спутницей Волкова.