– Я так и понял, что из плена. Много сейчас таких как ты. Лагеря в Белоруссии, на Украине и в Польше освободили. Все доходяги и плачут, когда едят. Ты не торопись, сынок, ешь потихоньку.

Яша взял флягу, отвернул крышку и попил воды.

– Ты где в плен-то попал? – поинтересовался мужик, присаживаясь рядом.

– Под Белостоком, батя, в начале июля прошлого года.

– Да, много тогда наших солдат там в плен попало. Мой сынок Митя тоже там воевал, командиром взвода. Без вести пропал. А я вот всё жду и надеюсь, может, всё же в плен попал, может, жив и домой вернётся. Как увижу кого из вас, то спрашиваю, не встречали ли. Лейтенант Дмитрий Денисов шестнадцатого года рождения из села Дедовичи.

– Нет, батя, не встречал. Офицеров среди нас не было, их немцы отдельно держали в офицерских лагерях, – ответил Яша.

– Говорят, что много наших солдат в плену погибло.

– Много батя. С голода, от холода, от тифа, а до декабря немцы просто так расстреливали. Потом, правда, стрелять перестали, но голодом морили, и тиф косил.

– Ты, куда, сынок, направляешься?

– Домой в Бежаницы.

– А я сейчас к себе в Дедовичи еду. Давай подброшу, всё по пути будет!

***

В Бежаницы они приехали к четырем часам дня. Андрей Митрофанович, так звали водителя полуторки, остановил машину прямо у ворот дома. Яша горячо попрощался, искренне пожелав ему отыскать сына, вышел из кабины и стоял в нерешительности перед калиткой. Ничего тут не изменилось за те полтора года, с тех пор как его забрали в армию. Разве только палисадник перед домом выглядел каким-то неухоженным, весь порос пожухлой травой, да несколько штакетин отвалились и так и лежали прямо на земле.

«Видно, бате некогда приколотить, в колхозе работы много. Ничего, завтра приколочу», – подумал Яша.

Он нажал ручку и толкнул калитку от себя. Она открылась, заскрипев ржавыми петлями, и Яша вошёл во двор. Во дворе никого не было, видимо, вся живность спряталась от дождя в сарае, где у них находились курятник и свинарник. Он поднялся по ступенькам крыльца и прошёл в сени. У двери стояла большая пустая кадушка, а на ниточках, натянутых поперёк, сушились грибы. Сердце его забилось и, казалось, хотело выскочить из груди, эмоции переполняли. Этого момента он ждал с самого начала войны, в окопах под градом пуль и осколков, в лесах и болотах, когда выходил из окружения, в плену, голодный, обессилевший, замерзший и умирающий. Он жил только одной мечтой: увидеть своих родных, и эта мечта давала ему силы выжить в аду, в котором он оказался.

Яша повесил мокрую плащ-палатку на гвоздик у двери, потянул ручку на себя, вошёл в дом и остановился у порога. Мать стояла у печи, спиной к двери и, видимо, готовила обед. По дому разносился вкусный запах жареной картошки. Услышав, что кто-то вошёл в дом, она обернулась. Он не узнал мать: на него смотрела пожилая, вся седая и сгорбленная женщина. Только глаза, выплаканные и впавшие, но такие добрые и родные, смотрели на него с изумлением.

– Яшенька! Сыночек, родненький, живой!!! – громко закричала она и бросилась к нему.

Они обнялись, а мать целовала его в щёки, в губы, в глаза и в лоб, нежно гладила и плакала от счастья. Он также гладил и целовал её, вдыхая забытый, но такой родной запах её волос, и слёзы градом катились у него из глаз. Из комнаты выбежали Алёнка с Надюшкой, бросились к нему и, рыдая, повисли на шее. Так они и стояли, обнявшись у порога, все вчетвером, а время как будто остановилось.

– Да, что же ты стоишь-то у порога, Яшенька? Проходи, сыночек, раздевайся, садись к столу, – вдруг очнувшись запричитала мать.

Яша снял вещмешок с шинелью и повесил их на вешалку. Разулся, прошёл к столу и сел. Сёстры уселись рядом, а мать поспешила к печке спасать пригоравшую картошку.