– До обеда приехал пассажирский из Нового Томыселя, – рассказывал железнодорожник, – а я уже был немного того и не лез к электричеству, согласно инструкции, чтобы выпивши не браться за электрооборудование, чтобы ненароком не пришибло. Я ходил для видимости с монтерской сумкой возле трансформатора. Так я ходил и ждал, когда можно будет исчезнуть из поля зрения мастера Яжембяка. Я думал, чтобы заскочить еще к рабочим, потому что они там, начальник, выпивали за здоровье женщин, как во время праздника положено. Мастер наконец меня заметил и сказал, что идет поговорить с дежурным, а я побежал в сторону склада, где есть социальная комната. Но не добежал. Когда я перепрыгивал через рельсы, то заметил что-то светлое, что лежало на деревянной шпале. Я подошел проверить, что там лежит, ведь из поездов разные вещи выпадают. Однажды мой знакомый Здих Дептала нашел целый пакет, кто-то потерял. Хорошо, что не было никакой записки, неизвестно было, кому отдавать. А если не написано, чье это, значит ничье. А вообще Дептала сказал, что все равно бы не отдал. Если кто-то выбросил, значит ему не нужно. Тем более внутри не было ничего ценного, только несколько блоков сигарет «Мальборо» и какие-то шмотки. Кто бы стал возвращать «Мальборо»?

– Не болтай, Маслянка, о сигаретах. Ближе к делу, – разозлился Млечак.

Маслянка отпил воды из стакана.

– Ну так, пан сержант, докладываю, что как только я подошел к тому, что там лежало, то подумал, что, может, мне сегодня повезло, и кто-то из берлинского поезда потерял кошелек. Но как только я подошел ближе, то понял, что это не кошелек, а обычная перчатка. Даже хотел ее оставить, но что-то меня дернуло, и я наклонился за ней. Ну и облом, пан сержант, – махнул рукой Маслянка.

– Это не перчатка?

– Какая там перчатка, хоть и из кожи, и с пальцами… Человеческая рука и вся в крови. У кого-то из поезда отвалилась.

Млечак недоверчиво посмотрел на железнодорожника:

– Что ты несешь, Маслянка, как чья-то рука могла выпасть из поезда?

– Я тоже так подумал, пан сержант. А если отвалилась, то, может, можно ее пришить, так я ее взял, а вы уже по своим телефонам проверите, это из поезда из Берлина или из Познани. Потому что тот, кому руку оторвало, остался в этом поезде без нее. Ну, так будет известно, чья это… Может, он ее ищет где-то там, не знаю… – Он замолчал, немного смущенный, и посмотрел на сержанта.

– Как взял? – спросил недоверчиво Млечак. – Ты забрал ее с рельсов?

– Да. Надо было оставить, чтобы собака съела? Так нельзя, не по-христиански это…

Он посмотрел на милиционера, выражение лица которого стало каким-то странным, а затем поставил на колени свою монтерскую сумку, отстегнул клапан и вынул из нее небольшой сверток, завернутый в газету «Голос Великой Польши». Он положил его на стол перед Млечаком. Под бурыми пятнами проглядывался портрет улыбающейся женщины с букетом цветов под заголовком «Цветочек для Евы».

Милиционер молча наклонился над свертком и осторожно ручкой «Зенит» отвернул край газеты. Он посмотрел на посиневшие пальцы, окровавленное запястье, затем на железнодорожника Маслянку, а потом на цветы в бутылке из-под молока.

– Вот и конец женского дня, – проворчал себе под нос сержант.

– Что? – спросил Маслянка.

– Откуда ты только взялся?

– А-а, – сразу понял железнодорожник. – Так я пойду, да? – неуверенно спросил он, поглядывая на милиционера.

– Сиди здесь, Маслянка, мне нужно позвонить начальству. А потом пойдем на место происшествия, то есть этой находки, чтобы найти остальные части… Ну и протокол нужно составить.

– Я уже все осмотрел, там ничего нет, на рельсах, пан сержант. Я все проверил. А вообще мне надо домой. Надо, начальник, вино купить и с соседом Стаховяком выпить за здоровье женщин…