В немецком обществе издавна сложилась общепринятая мораль и в соответствии с ней устойчивая модель поведения индивидуума в различных ситуациях. Это относилось и к праздному времяпровождению на приеме, или как теперь принято говорить на парти́, играющем определенную роль в сплачивании интеллектуального коллектива учебного и научного учреждения.

Так или иначе, на нем надо было находиться вменяемым и не поминутно падать. Русскому человеку, как более продвинутому, нежели европеец, в вопросах пития, местные дозы казались смехотворными. Хотя не будем обобщать всем немцев поголовно, приходилось встречать незаурядных персон и в этой области.

Появляясь на приеме, я первым делом с разрешения хозяев квартиры или дома посещал гостевой туалет, как правило расположенный рядом с прихожей. Там я оставлял под крышкой унитаза или в стенном шкафу сосуд с водкой, замаскированный под какую-нибудь бытовую жидкость, незаметно принесенный в рукаве или под курткою. Затем уже снимал свою верхнюю одежду и присоединялся к остальным участникам мероприятия. Водка мною приносилась из-за весьма скудных доз на каждого участника партии, на два пальца на дне стакана, не более, да и то на весь вечер. Выпить больше не разорило бы принимающую сторону, но сразу выделило бы желавшего еще из общей массы алкашом и пьяницей.

Неторопливо отхлебывая в туалете от резервного запаса, ты совершенно не стеснял окружающих, полноценно отдыхая наравне со всеми.

– Налить тебе еще? – заговорчески подмигивала и спрашивала меня какая-нибудь дама из назначенных виночерпиев, провоцируя на моральное разложение.

– Что вы, и это не осилить, – отвечал я ей, давно выпивший свою пайку и подменив ее водой. – Боюсь, завтра будет болеть голова.

– Какой воспитанный молодой человек, – слышал я шепоток за спиной, стараясь держаться вертикально.

Неся подобную околесицу, я умудрялся отдыхать публично по русскому стандарту и слыть трезвенником, каких поискать.

Я понемногу втягивался в немецкую действительность и постигал ее законы.

Когда я как-то поднимался на Престенберг из Рютте, где на склоне тоже были построены дома у дороги на Бернау, где жила моя знакомая Габриэла, то решил срезать путь, пойдя по более короткой тропинке.

Это вызвало скандал в нашей деревеньке.

– Ты зачем зашел в частные владения? – спросил меня Шинделин, исполнявший также обязанности секретаря центра. – Хочешь, чтобы тебя депортировали?

Томас был рассержен, но держал себя в руках.

– Я совсем не шучу. Это как другому человеку в карман залезть, – возмущенно выговорил он. – Ведь ты видел табличку на колышке с надписью «Privatzone», но все равно прошел.

Я молчал, удрученный высосанной из пальца проблемой.

– Я сказал пришедшему к нам с жалобой крестьянину, что ты недалекого ума иностранец, не очень хорошо знакомый с нашими порядками, – наконец после паузы проговорил мой наставник по мечу. – А то еще побежит в полицию и у тебя возникнут неприятности.

Для меня неожиданным открытием в Германии стало то, что большинство немцев оказались бытовыми стукачами. Чуть что не так сделал, увидят и обязательно заложат.

– Мне помощники не нужны, – позже объяснил здешние нравы местный полицейский, родственник знакомого. – В стране предусмотрены денежные поощрения за нужную нам информацию, а потому отбою нет от осведомителей.

– А как вы так быстро появляетесь на происшествия? – поинтересовался я у него. – Как из-под земли. Тут, в горах, я по многу месяцев ни одной вашей машины или сотрудника не видел.

Он усмехнулся.

– Много бдительных граждан, для многих это стало хобби, – рассмеялся служивый.