Никто из членов комиссии не догадывался, что основанием для произошедшего чуда стали усердная работа Дмитрия над собой и его не менее усердные молитвы…

– Значит, Чугун… это от имплантированной пластины? – уточнила Ольга спустя несколько секунд. Она никак не могла справиться с охватившим ее волнением и взять себя в руки. – И что, вам она совсем не мешает?

Сидящий перед ней лейтенант улыбнулся и развел руками:

– Как видите.

– А если новая травма?

– Тогда и выясним, что крепче: кость или титан, – пошутил он.

Через силу Ольга заставила себя улыбнуться, хотя на самом деле ей было совсем не весело. Бедный юноша, через что ему пришлось пройти и что выдержать! А она снова посылает его в… Куда?! Но уж точно, не на курорт.

Опутанный проводами Глухарь сидел перед большим сенсорным экраном в комнате без стекол, одновременно похожей на дисплейный класс и рентген-кабинет, и с непривычным для него волнением ожидал начала теста.

– Удобно? Ничего не мешает? – спросила майорша, закрепив последний датчик – смоченную какой-то клейкой гадостью пластину, которую прилепила к его левому запястью.

Она стояла рядом, совсем близко – Глухарь даже чувствовал запах ее духов. Сегодня она тоже была в белом медицинском халате, но Глухарь знал, что под халатом у нее тончайшая шелковая блузка – вон и воротничок виднеется в вырезе халата, а под блузкой… Он облизал пересохшие губы. Близкое соседство майорши возбуждало и нервировало одновременно, что перед предстоящим тестом было совсем некстати.

Женщина как будто прочитала его мысли: отодвинулась и сказала:

– Не волнуйтесь. Это обычный тест, призванный определить скорость вашей реакции.

Глухарь молча кивнул, потом взглянул на свои руки. Нет, пальцы не дрожали – еще чего не хватало, но ладони вспотели. Он вытер их о штаны и тут же пожалел о своем поступке. Майорша наверняка заметила этот жест, хотя и не подает вида, сука!

Глухаря внезапно охватила злость. В обществе красивых и умных женщин он всегда чувствовал себя скованно. Это началось еще со школы, когда он тужился и потел у доски перед холеной блондинкой-англичанкой, мучительно вспоминая спряжения неправильных глаголов. Может, поэтому или по чему другому, но первые красавицы класса тоже упорно избегали Пашку Глухарева, хотя он вырос крепким пацаном и мог начистить рыло любому их ухажеру. И, кстати, чистил не раз! Но никакой личной выгоды это ему не принесло. Девчонки только злились на него: не обзывались и не жаловались – побаивались, но и не разговаривали. А в кино, кафешку или на дискач отправлялись со своими побитыми хлюпиками. Глухарю оставалось только глотать слюни, представляя себя на месте их счастливых избранников.

У парней в строительной бригаде, куда Глухарь устроился после школы, были совсем другие подруги. «Буфетчицы-минетчицы», как по-свойски называли их мужики. После пары стопарей водки или бутылки портвейна они сами норовили залезть в штаны. Назвать их красавицами можно было только, приняв в себя бутылку «белой», а уж умными – вообще никогда. С ними было просто, но и удовольствие тоже оказывалось средним, а чаще всего вообще никаким.

В армии, во время срочной, и в военном училище с красавицами Глухарю опять не повезло. По большому счету, его партнершами были все те же «буфетчицы-минетчицы»: сельские доярки да раздатчицы из курсантской столовой. Один раз, правда, удалось завалить в каптерке медсестру из санчасти. Она была смазливее остальных, но между ног у нее пахло какой-то прокисшей микстурой. Глухаря потом целый день тошнило.

Окончив военное училище и примерив офицерские погоны, он изменил самооценку и понял главное: женщины, как и все прочие самки, выбирают лучших, проще говоря, крутых, и если ты достаточно крут, то все раскрасавицы будут принадлежать тебе. Через полтора года после выпуска Глухарь женился. Его избранница, правда, не отличалась модельной внешностью, хотя многие считали ее красивой, но, уж по крайней мере, была не дурой. Недавняя выпускница пединститута, она, как и мучительница-англичанка, преподавала в школе. Они прожили вместе ровно год без особых ссор и скандалов, так, поспорили – помирились. Глухарь ее даже пальцем не тронул! В интимном плане тоже все было нормально. Во всяком случае, жена не блядовала, пока он мотался по служебным командировкам, значит, как мужик он ее полностью устраивал. А потом вдруг ни с того ни с сего объявила, что ей с ним скучно. Не устала от стирки, глажки или чего там еще замужней бабе делать приходится, а именно скучно! И никуда-то они вместе не ходят! А куда в военном городке пойдешь: клуб да баня, которая, кстати, для мужчин и женщин открыта в разные часы. И поговорить им, видите ли, вместе не о чем! А о чем разговаривать: о том, как он в командировках боевиков по горам отстреливает, или о том, как те у наших пленных солдат головы отрезают и все это на пленку записывают, чтобы потом хозяевам своим предъявить? Он на Кавказе таких кассет насмотрелся – из бандитских схронов их пачками выгребали, хватит! Когда из такой командировки возвращаешься, не до разговоров. Упасть бы на кровать да забыться. Да чтобы баба своя, родная была под боком. А ей, суке, видите ли, скучно! А на то, что обута, одета не хуже многих, и в квартире не шаром покати, как-никак он вместе с «боевыми» неплохо зарабатывал, побольше любого другого старлея, – на это ей, видите ли, наплевать! В общем, наорал он тогда на нее, дуру неблагодарную, еще приложил пару раз по роже, не сдержался. Та и слова в ответ не сказала, видно, поняла свою вину, молча собрала вещички и так же молча к родителям в Тверь укатила. А через месяц так же тихо развелась. Квартира в части, правда, за Глухарем осталась – как-никак служебная. Он, конечно, бесился поначалу, не без этого. А потом засунул обиду в кулак – что, на одной бабе свет клином сошелся?! В общем, притерпелся со своим положением. Думал, что притерпелся, пока накануне не столкнулся с этой психологиней-майоршей.