Созданный нами радиоприемник «переехал» из цеха завода в наш барак. Что тут же подняло мой авторитет среди его жителей. Из «мальца пока еще несмышленого» я вырос до «сообразительного и перспективного малого». Да еще и приносящего пользу обществу, что ценилось на порядок выше, чем просто «сообразительный». Тот же дед Демьян теперь стал считать не зазорным со мной за руку здороваться, как со взрослым. А это для него показатель. Раньше-то чаще я от него слышал, что меня порют мало.

В цеху вскоре оценили не только нашу с Борей сообразительность, но и возможность залезть в узкие места самолета, куда взрослому не подлезть при всем желании. Это оказалось полезным, когда нужно было достать какую-то улетевшую при монтаже и закатившуюся деталь, или прохудившееся дерево клеем промазать с внутренней стороны.

Потихоньку я стал осваивать устройство самолетов. Обычно это были бипланы – самолеты с двумя рядами крыльев, соединенные поперечными рейками. Хотя встречались и монопланы, и даже экзотика – трипланы. Количество моторов на них тоже разнилось. От одного и до четырех, бывало даже шести.

В школе дела тоже шли хорошо. Настолько, что не только Яков Моисеевич принялся давать мне программу старших классов, но и другие учителя переняли его метод. Хотя и удивлялись такой моей обучаемости. Мне же задерживаться надолго в школе не хотелось категорически, особенно сейчас, когда появилось более интересное занятие. Если получится закончить программу досрочно, обязательно этим воспользуюсь.

Несмотря на то, что на заводе я стал появляться каждый день с начала года, самих летчиков, для которых самолеты и строили, я видел лишь издалека и то не всегда.

С летчиком-испытателем нашего завода лично я смог познакомиться лишь спустя два месяца после того, как меня перевели в цех сборки. Я как раз лазил по самолету, выполняя его осмотр на целостность корпуса. Рабочие живо оценили то, что мне проще подлезть изнутри и мою внимательность, и тут же спихнули на меня эту обязанность. Вот когда я выполз наружу, то и встретился взглядом с Николаем Патрушевым.

– Малыш, а ты чего здесь делаешь? – удивленно раскрыл глаза молодой парень в кожаной куртке.

– Работаю. А вы кто?

Слово за слово, мы познакомились, после чего я задал давно мучивший меня вопрос. Еще с самого первого момента своего знакомства с местными самолетами. Вот только рабочие отказались на него отвечать, сказав обратиться к летчикам. «Им виднее» – это цитата если что. А вопрос был простой:

– А как вы на нем летаете без приборов?

– Каких приборов? – удивился Николай, и непроизвольно заглянул в кабину.

Там кроме кресла пилота и ручки управления с парой педалей ничего не было.

– Ну. обычных, – пожал я плечами, догадываясь, что сморозил по меркам местных глупость. – Которые высоту там определяют. Скорость в полете. Сколько топлива осталось.

– Малыш, – хлопнул меня с улыбкой по плечу летчик. – Так нет таких приборов. Откуда ты вообще о таком слышал? Вот мой главный прибор, – гордо показал он мне… часы. – Наградные, – со значением в голосе поделился он со мной. – За установление рекорда по скорости полета.

– И как тот рекорд установили? Без приборов то, – хмыкнул я скептически.

– Так по ним и засекли. За сколько я от аэродрома до испытательного поля долетел.

– И чем же ценен этот прибор? Что он главный?

– Тем и ценен, что без него откуда мне знать, сколько я еще пролететь могу? Сколько у меня в баке перед вылетом я знаю. На сколько его обычно хватает – тоже. Вот каждый раз и засекаю время, как мотор заведу. Если вовремя не сяду – топливо закончится, а там остается лишь молиться, что рядом поле ровное окажется, да сильного ветра не будет. Иначе даже спланировать не удастся – разобьюсь.