Обретение телоса означает изменение самого способа бытия, реальную онтологическую трансформацию. Соответственно духовные практики становятся мета-антропологической стратегией. Поэтому духовная практика не может быть выстроена человеком сугубо индивидуально, из своего эмпирического опыта. Движущей силой преображения является внеположенный исток, онтологический движитель, который пребывает за пределами энергийной границы. Индивид не может держать «азимут онтологической альтернативы». Компас, показывающий движение преображения, находится не в руках индивида, а в руках Личности, то есть лица не от мира сего…

Хоружий принципиально настаивает на том, что без горизонта онтологического Иного никакое преображение невозможно. Поэтому опыт трансгрессии у Фуко и Батая – это полезный опыт, но он не вполне онтологичен. Он радикален (как радикальна, например, практика суицида), но он не ведет к преображению. Он ведет к самоубийству, к самоуничтожению. Антропологическая граница в принципе невозможна без идеи Бытия и его онтологических аналогов (Бога, Абсолюта или в целом символического горизонта)… Хоружий утверждает в логике антропологии границы, что человек современный катится по лестнице вниз, по нисходящей. Его проявления бытия на границе редуцируются до других крайних вариантов – онтологическая граница заменяется либо границей бессознательного (большой проект XX века, введший многих в заблуждение), либо границей виртуального (что еще более загоняет человека в мир заменителей реальной жизни, мир имитаций и симулякров). Главным противопоставлением этому нисхождению человека может стать, полагает Хоружий, парадигма духовной практики, в которой человек переживает автотрансформацию, изменение себя самого. Последнее возможно лишь при рассмотрении человека не субстанциально, не как того, который обладает некоей сущностью, а как того, который представляет ансамбль, конфигурацию энергий, обладает «энергийным образом». Это изменение способа бытия есть подвиг, предполагающий вполне определенные практики и техники»[20].

Ну да, С. Хоружий – христианин, причем одновременно прекрасный философ, а традиция «разумного христианства», идущая, как показывает С. Неретина, еще от средних веков, действительно, ставила «преображение» в центр христианского спасения. «Без парадоксов преображения, – пишет Библер, рассматривая взаимоотношение в средневековой культуре двух культур (“высокой” церковной, ученой и “низкой”, народной), а также двух голосов (“Схоласта” и “Простеца”), – тут никак не обойтись. Ни в реальной жизни средневековья, ни в исследовании этой жизни. Когда Цезарь Ареатский пишет: “Мы так же должны заботиться о душе, как возделываем свои поля”, когда он говорит о душе человеческой как о “поле Господа”, то это не просто ориентация на то, что слушатели его “сельские жители Южной Галии”<…> Предполагаю, что как раз этот момент “преображения” решающе значим в средневековой культуре<…> там (в “высокой” литературе) само “сознание простеца” взято в момент преображения или в итоге преображения в горизонте личности»[21].

Почему, спрашивается, чтобы решить проблемы, стоящие перед современным человеком и не только человеком (обществом, культурой), нужно именно преображение? К тому же разве на преображение (или как считает Хоружий, на духовный «подвиг»), способны многие? Очевидно, что нет, это удел немногих, а к тому же, как мы поняли, глубоко верующих. А ведь идеология фарсайта вроде бы должна относиться ко всем. Или не ко всем? И что тогда делать с остальными: дать им идти своим путем, пусть погибают?