«знает» душу и внутренний мир этого поэта, как знает самого себя. Душа поэта оказывается для него открытой, как своя собственная. Такой читатель на самом деле становится «Пушкиным». «Умерший» Пушкин в этом читателе «оживает» через 200 лет точно так же, как «оживает» Христос (или другой «дух верха») в сердце правильного читателя Евангелия.

Именно это и есть наша подлинная европейская поэзия. И по этой причине Евангелие – это тоже поэзия. По этой причине правильная поэзия и правильное ее прочтение – это ученический шаг к духовной жизни, т. к. поэзия становится для такого человека настоящим тренажером для понимания уже духовного текста, например, Евангелия или Псалмов.

Стихи Ши цзин – это совсем другое. Это как будто «из другой оперы» (и даже не «оперы», потому что любая опера – это «собрание» музыкальных пассажей). Аналогов этому тексту в европейской поэзии не существует, и незнакомый с китайским миром читатель вряд ли сможет понять, что́ это за диковинка такая – настоящая «поэзия» Ши цзин. Вот как оценивает художественные достоинства этого сборника М. Е. Кравцова в книге «Поэзия древнего Китая» (СПб.: Центр «Петербургское Востоковедение», 1994, стр. 31):

Правильно ли констатирует факт «поэтических достоинств» Ши цзин М. Е. Кравцова? Отчасти да, но при этом она совсем не говорит о главном. В какой-то степени правоту ее слов следует признать, потому что «европейской поэзии», в нашем понимании этого слова, здесь действительно «не просматривается». Как можно вообще вести речь о «поэзии» в том случае, когда столбики стиха, состоящие, как правило, всего из четырех иероглифов, имеют совершенно неопределенное произношение? Сегодня никто точно не знает, как читались древние иероглифы, поэтому если вести речь о каком-то древнем иероглифическом тексте, то разговор о его фонетических достоинствах следует признать весьма условным.

Но что, в таком случае, здесь привлекает и даже завораживает читателя? Еще раз повторим свою мысль: древнее иероглифическое стихотворение является восхитительным образцом «стихотворения» такого типа, который неведом европейцу и любому другому жителю земли, пользующемуся алфавитной (фонетической) письменностью. Ши цзин – это стихотворение «зрительное», а не «слуховое», оно – в бо́льшей степени «для глухих». Строка (или столбец) из четырех иероглифов создает ритмический зрительный ряд, который несет в себе гораздо большее содержание – и по объему информации, и по глубине, и по внутренним связям между «словами», – чем наши европейские те же «четыре слова». Используемый частый прием ритмического повтора отдельных иероглифов (или даже их отдельных компонентов) в строке (и даже повтора целых строк) призван создать и усилить впечатление этого необычного для европейца безмолвного «зрительного ритма».

В таком стихотворении присутствует та воспринимаемая на подсознательном уровне рисунчатая «рифма-мелодия», которая теряется при соприкосновении с любой земной обстановкой. Это невиданное и высокое творчество пребывает как будто «на полпути» к миру духов, и оно, как особый вид «внутреннего искусства», в человечестве навсегда утрачено. Ши цзин – это самые высокодуховные стихи из всех возможных, существовавших и существующих на земле. Это – общечеловеческое достояние, наше бесценное утраченное сокровище. И каким образом эта ритмическая «вязь иероглифов» завораживает и привлекает к себе человеческое сердце, – это необъяснимо никакими умственными рассуждениями. Причем, это имеет место даже в том случае, если читающий человек не вполне владеет знанием