– Так я ж и не грек! – радостно завопил Иван.

– И это очень хорошо. Был бы ты у меня еще и греком, я б тебя точно убил. А так прощаю по великой доброте моей. Но на Синеглазке ты все равно женишься. А то ишь, повадился девок портить, гнида паскудная!

Иван поник. Нет, царица поляниц ему приглянулась, не без этого. Огонь-баба. И ликом хороша, и статью, и приданым наверняка богата.

А уж что она вытворяла на перинах!..

Но вот нрав у нее бешеный. Горяча, чертовка. С такой хорошо в степи миловаться, на коне хорошо скакать вместе, ворога бить бок о бок.

А вот что за жена из нее выйдет – о том Ивану и думать не хотелось. Тем более, что он всего только княжич, меньшой в роду, а она целая царица, пусть и безземельная, кочевая. Кто в доме голова-то будет при таких делах? Такая супружница коли осерчает, озлится – так не в слезы ударится, а ножом пырнет!

Да и рано еще жениться Ивану! Ему всего-то двадцать годов! Как есть рано!

Впрочем, оказалось, что сколько-то времени у Ивана еще есть. Синеглазка со своими поляницами, да приехавшие на подмогу башкирские витязи встали зимовать сильно полуденнее Тиборска. Не в самом княжестве даже, а почти что в закатной Булгарии. Там немного теплее.

Так что за пару дней Синеглазке в Тиборск не доспеть. Пока-то гонец доскачет, пока-то соберется молодая невеста, пока-то прибудет к нареченному…

Может и целая седмица минуть, а то две.

На этом Иван и успокоился. Не умел он смотреть в завтрашний день. Сегодня все хорошо – ну и на том спаси господи. О завтра будем беспокоиться, когда утром глаза откроем.

И прямо сейчас Ивану не терпелось пойти гулять по Тиборску. Навестить всех-всех-всех, всем-всем-всем рассказать-поведать, что за приключения у него были, что за чудеса он повидал на далеком теплом море. Про птицу Гамаюн рассказать, про камень Алатырь, про дуб вековечный с сундуком на ветвях. Про то, как они с Яромиром цвет папоротника добывали, да клад потом нашли. Про суд и пир Морского Царя. Про ночь в шатре царицы поляниц… хотя нет, про это лучше не надо.

Но пока что старший брат его не отпускал. Глеб призвал лекаря-рудомета и велел досконально осмотреть и княжича, и спутника его. Не хворы ли чем, не ранены ли. Все ли поздорову.

Ученый муж внимательно изучил обоих и сообщил:

– Брат твой вполне здоров, княже. Чересчур даже здоров, я бы сказал. А вот у его знакомца явно волчанка. Эвона какая сыпь на щеках. Надо бы кровь пустить, чтобы полегчало.

– Да нет у меня никакой сыпи, – возразил оборотень. – Это румянец просто. И щетина.

– Есть, есть, – настаивал лекарь. – Вот, и вот еще. Сыпь.

– А ты точно лекарь? – с усмешкой спросил Яромир.

– Лучший в княжестве, – заверил Глеб. – И банщик еще. И цирюльник. Батюшке моему до самой смерти кровь отворял и пиявок ставил.

– А от чего батюшка-то помер в итоге?

– Да от малокровия.

Яромир издал странный звук – то ли хрюкнул, то ли кашлянул. Но согласился, что раз уж так, то лекарь точно дельный.

Тот обрадовался, захлопотал со своими инструментами. Достал бритву вострую, сделал глубокий надрез возле лопатки и выпустил добрую чашку крови. Когда ее стекло достаточно – приложил к ране тряпку, намоченную в холодной воде.

– Ну что, княже, довольна твоя душенька? – спросил Яромир, чуть заметно подмигивая Бречиславу. – Еще чем могу тебе послужить?

– Это я тебе теперь послужить хочу, – сказал Глеб. – То бишь не послужить, а наградить. За подвиги свершенные, да за сбережение брата моего неразумного жалую тебе одежу со своего плеча. Да еще и сапоги новые – а то что ты все, ровно голодранец, босым ходишь. Ты, Яремка, все-таки княжеский дружка – не срамись сам, и меня не срами.