– Значит, вы сомневаетесь в моей верности Кристализ? – я шагнул ближе. – Вот это реально попахивает изменой, офицер.

Тот попятился к стене и на ходу попытался выхватить из кобуры пистолет. Я отбил оружие в сторону – тяжелый ствол со звоном покатился по полу. Офицер остался безоружным и замер у стены, точно припорошенный солью слизняк. Я навис над ним и кипел от гнева.

– Ты – жалкое ничтожество… Ну как? Понравилось вершить суд над хайвенгруппенфюрером, над генералом армии Великой королевы Кристализ? – я схватил офицера за отвороты мундира. Мужественные руки встряхнули идиота, как тряпичную куклу.

Я поздно понял, что сорвался и больше себя не контролирую. Тяжёлый кулак обрушился на челюсть. Офицер захрипел. Ошметки крови и осколки зубов брызнули в стороны, но удары продолжались – жестокие, яростные, пока коллеги-дегенераты наблюдали и лишь садистки ухмылялись. Наконец обмякшее тело сползло на пол. Офицер сжался в комок и захрипел. Я вытер темно-алые капли с разгоряченного лица и расправил плечи.

– Тварь, сука ничтожная, – прошипел я сквозь зубы. – Усомниться в преданности Её Величеству! Ещё раз ты что-то мне выскажешь – я тебя нахуй закопаю!

Нога со свистом рассекла воздух и обрушилась на офицера. Раздался хруст, и тот сразу обмяк, больше не подавая признаков жизни.

Я удовлетворенно кивнул и выпрямился. Сомнения в лояльности были жестоко наказаны, пусть и оказались небезосновательными.

«Теперь никому и в голову не придет подвергать мою верность сомнению… Полежит немного в отключке и поймёт, что так с генералом говорить нельзя».

Уставший взгляд метался между бездыханным телом девушки, окровавленным трупом хайвест-лейтенанта и ликующими ухмылками офицеров.

«Мы несём ответственность за тех, кого приручили… Какая ирония…»

– Простите, хайвенгруппенфюрер, н-но мы лучше пойдём. Мы все приносим глубочайшие извинения и…

Лава в душе остывала, отбрасывала тлеющие угли былой веры в справедливость. Каждое следующее бессмысленное слово офицера было ударом кнута, что вышибал из легких остатки воздуха, пока я прожигал взглядом окровавленную пародию на человека.

Глубоко внутри затухала первобытная ярость. Благородное, возвышенное – сгорело дотла, поглотило адское пламя истинного гнева.

Я хотел убить всех присутствующих, но понимал, что это того не стоило. Сама судьба стояла на моей стороне. Не каждому было дано избежать смерти дважды за ночь. В голове заиграла знакомая музыка.

Я посмотрел на костяшки рук. Окровавленные кулаки оказались стёрты, но боль не прожигала разум, а наоборот приносила облегчение.

Полиция постепенно ушла и забрала с собой тела.

«Горничная придёт только завтра…» – пришлось укладываться спать с запахом крови у носа.

Я лег в постель и тихо, совсем незаметно пролил слезу безысходности. С самого рождения я шёл до конца. Таков был долг настоящего мужчины. Но что-то внутри не давало успокоиться. Я почувствовал себя преданным, брошенным и не мог больше терпеть. Но спустя несколько минут шум листвы убаюкал истерзанную душу.

«Ты забыла свой медальон, глупышка…» – и я всё же уснул, не замечая, как сильно болят окровавленные руки.

Смерть беззащитных и невинных всегда вызывала внутри тотальное негодование и отвращение. Я – воин до глубины души, никогда не мог смириться с несправедливостью, что забирала жизни у слабых и незащищённых. Каждый раз, когда приходилось сталкиваться с подобным, сердце сжималось от гнева и боли. Я чувствовал, что медленно сгниваю заживо, когда невинная или беззащитная душа покидала наш мир.

Да… Я был убийцей. Массовым убийцей, но смерть на поле боя, в честном противостоянии, где каждый был защищен бронёй и оружием и принимал правила конфликта, казалась священной. В акте войны я видел проявление высшей воли, что решала, кто достоин жить, а кто должен уступить место другим.