«Человек всегда стремился приблизиться к высшему и всеобщему и обрести внутреннее – пусть символическое – единство с абсолютом. Этот абсолют, определяющий каждой вещи ее настоящее, „объективное“ место в мире – ее истинную цену – по ту сторону всех культурно обусловленных мнений, ценностей и позиций, выступает сегодня в виде интернационального рынка финансов»55.
Важно понять, каким образом язык денег – новое пространство – завоевывает все большую территорию в человеческой экзистенции и по каким каналам проникает в другие поля. В первую очередь, это происходит посредством культуры, о чем пишет Гройс:
«Деньги требуют скореенекоего чутья, некоего ощущения, некоей чувствительности, которую невозможно передать обычным языком. Поэтому язык денег становится самым главным ультимативным языком нашей культуры. Идеалом этой культуры является уже не сохранение своих традиций, но и не революционная ликвидация этих традиций, а скорее их деконструкция в форме потенциально бесконечного варьирования и комбинирования»56.
Именно культура превращается в жертву, быстро подстраиваясь под новый язык символов и знаков, которые моментально проникают в повседневность и превращаются в неотъемлемую часть бытия субъекта.
«Это странное, загадочное чувство – внутреннее ощущение скрытого присутствия денег во всех вещах – заставляет нас снова и снова непроизвольно спрашивать себя: как я ощущаю себя в присутствии предметов, оцениваемых в ту или иную сумму? Подобный вопрос мы задаем себе и другим, когда попадаем в чужой дом: сколько, по-твоему, стоит этот дом? Этот вопрос вовсе не имеет целью выяснить степень достатка домовладельца или цены на недвижимость в данном регионе. Скорее мы чувствуем себя в этом доме, говорим мы, как в доме, который стоит миллион (в сущности, безразлично, в какой валюте). И мы хотим знать, не обманывает ли нас это чувство»57.
Таким образом формируются ценности (кстати, ценность и цена однокоренные слова, происходящие от прасл. cěna58), реализованные в поле экономики и политики.
Потенциал интеллекта, творчества находит определенное поле для реализации, где материализуются основные способности субъекта. И нельзя сказать, что экономика оказывает сверхсильное давление, скорее она является почвой, из которой произрастают новые явления. Именно так она и проникает в новые пространства, меняя при этом коды и дискурсы. Но будучи почвой, из которой появляется нечто, имеющее корень, но абсолютно децентрированное, экономика становится проводником постмодернизма. В одной из своих ключевых работ («Ризома»59 (ризома — запутанная корневая система растения без центра, начала и конца)) Жиль Делез и Феликс Гваттари исследуют нелинейное развитие систем, которые склонны к самоорганизации и способны объединять неоднородные тела. В контексте денег и экономики подобный анализ особенно актуален. Основным принципом ризомы является принцип соединения и неоднородности:
«Любая точка ризомы – может и должна быть – присоединена к любой другой ее точке. Это весьма отличается от дерева или корня, фиксирующих некую точку и некий порядок. Лингвистическое древо, на манер дерева Хомского, начинается еще в точке S и производится благодаря дихотомии. В ризоме, напротив, каждая черта не отсылает с необходимостью к лингвистической черте: семиотические звенья любой природы соединяются здесь с крайне различными способами кодирования – биологическими, политическими, экономическими и т. д., запускающими в игру не только разные режимы знаков, но также и статусы состояния вещей»