Мэдден, изучавшая набеги на поля с урожаем, подчеркивает, что агрессивные природоохранные методы в прошлом приводили к тому, что местные жители убивали диких животных. «Если люди чувствуют, что их не уважают, а их потребности не признают, они будут мстить, и эта месть может оказаться непропорциональной», – говорит она. Журналисты и ученые документировали такое поведение на протяжении десятилетий[353].

Пламптр считает, что враждебность, которую разжег Мероде среди местных жителей, привела к гибели до 250 слонов.

– Мы провели перепись и обнаружили, что в парке Вирунга осталось всего 35 слонов, хотя в 2010 году их было 300, – говорит Пламптр. – Возможно, каких-то слонов перевезли в Парк королевы Елизаветы в Уганде, но мы не обнаружили в Уганде ни 240, ни 250 новых слонов, хотя внимательно все проверили по обе стороны границы[354].

– Отомстить правительству человек не может, – говорит Мэдден. – Зато может отомстить дикой природе за то, что правительство пытается ее защитить. Это символическое возмездие. Это психологическое возмездие типа «Да пошли вы!».

Я спросил Пламптра, почему Мероде выбрал такие жесткие методы в отношении местных жителей.

– Он чувствовал, что в парке живет много людей, которых там быть не должно, и знал, что одна из задач – попытаться установить контроль над парком, – сказал он. – Полагаю, он не понимал, как сильно нужна поддержка местных традиционных вождей. Они были вовлечены в незаконную деятельность, а он, вероятно, решил, если ему не придется иметь с ними дело, это сильно упростит задачу[355].

Мэдден считает, что личные черты и характеры многих ученых, занимающихся природоохранной деятельностью, подрывают их отношения с местными жителями. Такие ученые, как правило, «крайне интровертны и аналитичны», говорит она. «Они хотят самостоятельно принимать важные решения, объединяясь с людьми, которые мыслят так же, как они, а затем передавать их местным жителям, которые воспринимают это как навязывание. Это не значит, что они нарочно действуют как засранцы. Они хотят все сделать правильно. Просто у людей разные ценности, их решения кажутся неуважительными, и народ взрывается».

В период с 2015 по 2019 год участились случаи захвата урожая животными парка Вирунга. В конце 2019 года местный фермер сказал Калебу: «Парк должен защитить наши фермы, построив электрическое ограждение, чтобы животные не нападали на наши посевы».

– Парк должен взять на себя ответственность за то, чтобы держать животных подальше от местных ферм, – соглашается Мэдден. – Когда я была там, то наблюдала повсеместное восстание против набегов на урожай. Горилл убивали и отправляли в Конго на барбекю. Люди получали травмы, у некоторых была вырвана половина бедра. Это было на грани анархии.

Камерун также служит Конго предупреждением о том, что все может стать еще хуже, чем было, считает приматолог Сара Сойер.

– Когда я прибыла в заповедник [в Камеруне], там говорили о том, что ему требуется дополнительная защита, – говорит она. – Когда я уезжала, там шла речь о лицензии на лесозаготовки.

Любой, кто знаком с такими книгами, как «Шестое вымирание», такими документами, как отчет платформы IPBES 2019 года, и такими фильмами, как «Вирунга», наряду с разросшейся вокруг них рекламой могут вполне справедливо прийти к выводу, что для защиты дикой природы требуются ограничения экономического роста, строгое соблюдение границ парков и борьба с нефтедобывающими компаниями. Хуже того, эти источники могут создать у аудитории развитых стран впечатление, что африканские парки дикой природы лучше всего управляются европейцами.