Поймать за руку бывших зэков она не смогла. Как и не обнаружила в криминальных сводках советских годов других похожих на убийства в Зареченске случаев. Однако она исследовала и иные пути, связанные уже не с убийствами при помощи молотка, а непосредственно с ее сестрой. Выяснила, кто из людей, имевших то или иное отношение к Светлане Пимочкиной, мог бы в теории решиться на убийство девушки. Помню, информацию об этих людях она складывала в отдельные папочки. На одной из таких папок красовалась надпись: «Комсомолец».

– Это правда, что ты живешь в общежитии вместе с нашим старостой? – прозвучал у меня над ухом тихий грудной женский голос.

Я повернул голову. Лишь сейчас заметил, рядом с кем уселся.

Крупная девица. Неплохо смотревшаяся бы рядом со мной… прошлым. Повыше меня нынешнего. Не полная – скорее, крепкая. С румяными щеками, похожим на небольшой шарик подбородком и длинными кукольными ресницами. Она смотрела на меня в упор, словно вела допрос. То и дело поправляла свою стрижку (должно быть, безумно популярную в это время: похожие сооружения я видел на головах двух третей сидевших в автобусе девчонок). Ее темно-русые локоны упрямо не желали лежать «правильно».

Вынырнул из пучины воспоминаний и рассуждений. Мысленно повторил вопрос соседки. Потому что в изложении девицы я его услышал, но не понял.

– Правда.

Девчонка прикоснулась к моей руке.

– А куда его ранили? – спросила она.

Вспомнил ее фамилию: Боброва.

– Кого? – переспросил я.

– Нашего старосту, конечно, – сказала Боброва.

– Кто его ранил?

Девица одарила меня презрительным взглядом, точно я только что доказал ей свою умственную неполноценность.

– Китайцы, кто же еще, – сообщила она. – На Даманском. Нам на Ленинском уроке об этом говорили!

– Славку?

Боброва нахмурилась. Поджала губы.

Я понял, что она не поверила в искренность моего удивления.

Девица бросила мне в лицо:

– Ну и ладно! Не больно-то и хотелось знать.

Отвернулась к окну.

Но тут же, словно невзначай, взглянула на темную макушку Вячеслава Аверина, сидевшего через два ряда кресел от нас. Посмотрела на нее с нескрываемым интересом.

Я огляделся: на Славу поглядывала не только моя соседка.

«Вот, значит, почему Аверина назначили старостой, – подумал я. – Отслуживший в армии. Раненый в самом настоящем бою. Герой. Хороший образец для подражания. Все правильно».

Думать об Аверине я сейчас не мог.

Вернулся к воспоминаниям о Комсомольце.

Понял, почему Паша Могильный назвал меня детдомовским. Александр Усик был выпускником школы-интерната. И этот факт, пожалуй, все, что я помнил о достуденческом прошлом Комсомольца. Его краткая биография точно имелась в папке Людмилы Сергеевны. Память подсказала, что Гомонова расписала ее на пяти страницах. Вот только прошлое Усика меня тогда не заинтересовало. Я спешил прочесть о деяниях, вписавших имя Александра Усика в криминальную историю Зареченска.

Неприметный студент заинтересовал мою кураторшу в первую очередь тем, что был одногруппником ее покойной сестры. Это во-первых. А во-вторых, мутной историей, связанной с некой попыткой изнасилования, в которой обвинили бывшего ученика школы-интерната. Имя девицы, на чью честь покусился Усик, в бумагах Людмилы Сергеевной не упоминалось. Там было сказано, что делу дали ход лишь по комсомольской линии, да и то только благодаря активным действиям комсорга первого курса Светланы Пимочкиной.

Александру, благодаря Пимочкиной, «впаяли аморалку». И исключили из комсомола. Мне тогда показалась притянутой за уши версия Гомоновой с подозрениями в адрес Усика. Исключение из рядов комсомольской организации не виделось мне чем-то ужасным. Тем более что в милицию заявление на Сашу Усика не написали, не исключили парня из института. Плюнуть, растереть и забыть. Если тот действительно попался на попытке изнасилования, то должен был радоваться, что легко отделался. Вот только парень, как оказалось, считал иначе.