Причём, как выясняется, радикализация увеличивается и в том случае, если человек сталкивается с публикациями, которые вызывают у него негодование, и в том случае, когда он намеренно потребляет определённого рода политические «дискурсы» (так поступает, например, каждый третий американец – одни целенаправленно заходят на, условно говоря, «прореспубликанский» Fox News, другие – на «продемократический» CNN).
Во-вторых, проведённые исследования показывают: чем сильнее радикализация настроений в обществе, тем хуже восприятие одной конкурирующей социальной группой представителей группы-оппонента. То есть начинают срабатывать уже давно известные психологии эффекты – «свой – чужой» (М. Шериф), «мы – они» (А. Тэшфел), – вызывающие страх и взаимную агрессию.
В исследовании социологов из Пенсильванского университета и из центра по переговорным стратегиям Beyond Conflict в Бостоне была предпринята попытка понять, какие установки и намерения социальная группа, находящаяся в одной части политического спектра, предполагает у группы-оппонента на свой счёт[68].
Было установлено, что метапредрассудки и метагуманизация характеризуются сильным негативным уклоном: «Мы думаем, что у других групп более враждебное отношение и намерения в отношении нас, чем на самом деле». Причём этот эффект наблюдается как на индивидуальном, так и на групповом уровне – то есть по отношению и к конкретным людям из группы, и к группе в целом.
Если же к политическому метавосприятию добавляется ещё и этнический, а также религиозный фактор, что мы сейчас наблюдаем сплошь и рядом, то уровень политической агрессии, продиктованной этими метаэффектами, становится ещё выше.
Негативное метавосприятие усиливает агрессию со стороны тех, кого мы подозреваем в том, что они плохо к нам относятся, те видят, что мы недоброжелательны к ним, и включается эффект самоподтверждающихся прогнозов, провоцирующий реальные конфликты.
В-третьих, поскольку «пузыри-лабиринты» выполняют роль своеобразной психологической защиты от некомфортной для человека информации, значительная часть общества вообще дистанцируется от политики. Как следствие, чем активнее «элита» (в понимании В. Парето) пытается ангажировать потенциальный электорат в свою пользу, тем больше она от него отдаляется. По крайней мере, большая часть населения решает для себя игнорировать политические проблемы.
Так что наивно полагать, что современная политика – это то, что может всерьёз заинтересовать большие социальные слои, особенно если речь идёт о молодых людях, совершенно выпавших из исторического дискурса («кризис исторического сознания» отмечается как в России, так и во всём мире: разрушение памятников Колумбу в США, демонтаж в ряде европейских стран памятников советским воинам, победившим немецкий фашизм, и т. д.).
Напротив, в обществах накапливается усталость от «политических проблем», возникает специфическая отчуждённость, нежелание даже думать о том, что происходит в сферах, которые так далеки от реальных нужд конкретных людей, их интересов и просто понимания.
Политически «пассивное большинство» всё больше замыкается в своих «лабиринтах-пузырях», где благодаря тем самым рекомендательным системам царят котики, бугагашечки, красивые виды и откровенный идиотизм.
Кажется, что для политической стабильности это в каком-то смысле и не такое плохое развитие событий – граждане тихо-спокойно сидят по своим «цифровым квартирам» и никак не препятствуют ни политическому процессу, ни экономическим отношениям.
Однако всё большее количество исследователей склоняются к мысли, что пресловутая «социальная атомизация» парадоксальным образом ведёт к социальным действиям, но не организованным, без какой-то чёткой цели и замысла, а как «чистый протест», «бунт», «восстание толпы».