Служанка Настасья послушно кивнула и тяжело поднялась со скамьи. Держась одной рукой за поясницу, а другой опираясь о стол, Настасья тяжело, как большой корабль, подалась вперёд. Увидев стоящего в дверях Гордея, Настасья замерла и попыталась руками прикрыть свой живот, что было уже невозможно. Восьмой месяц беременности выдавал её с головой.

Настасья кивнула управляющему Гордею и поплыла к разделочному столу.

Гордей, оценив её надменным взглядом, перевёл своё внимание на кухарку, которая уже вовсю разделывала рыбу.

– Неёла Ануфриевна, до какой поры это будет продолжаться?

– До известной поры, Гордеюшка. Или тебе невдомек? – улыбнулась кухарка.

– Обременённость мешает ей работать.

Кухарка одним махом отсекла рыбью голову и воткнула нож в деревянный стол, затем медленно и спокойно с улыбкой посмотрела на управляющего.

– Ну, господа покуда всем довольны, не жалуются. А значит, справляемся как-то. Ты не ворчи, что там почтовый привёз? Есть что для меня? – переменила тему Ануфриевна.

– Есть, – благодетельно произнёс Гордей и протянул маленький клочок бумаги, сложенный пополам.

– Ах, голубчик мой, – отирая руки о передник, выхватила письмо Неёла. – Не забывает мать, мой золотой! Благодарю, Гордей, так ждала письмеца.

Развернув письмо, кухарка ласковым взглядом пробежала по строкам и, налюбовавшись, обратилась с той же лаской к Гордею:

– Гордеюшка, прочти письмецо… сделай милость.

Улыбнувшись ей с деловитой важностью, Гордей взял письмо и, прочистив горло, не произнёс ни звука, только было видно, как зрачки его цепляются за строки, а улыбка меркнет.

Неёла Ануфриевна, замерев в ожидании на скамье, всматривалась в лицо управляющего, чтобы уловить хоть что-то из письма сына. Неуверенно улыбнувшись, она аккуратно поинтересовалась:

– Вести-то хоть добрые?

Наконец, не выдержав, она подскочила с места.

– Да вымолви хоть слово, что? Что там?

Гордей с полным отчаянием посмотрел на Неёлу и медленно стал двигаться в её сторону.

– Неёла… Неёлушка…

– Что? Что ты говоришь мне?

Слёзы безудержно катились по щекам старой женщины.

– Живой? Что, живой?! – всхлипнула она.

Самое дорогое, что было в существовании князя, это была его дочь. Он смотрел, как Кити, щурясь на солнце, собирала первые одуванчики. И эти первые цветы приносили ей счастье. Князь всегда смотрел на дочь и удивлялся, как этот человек может радоваться простым вещам. Только через свою Кити он мог принимать этот мир, и даже эти первые весенние цветы могли его радовать.

Кити подошла к отцу и взяла его под руку. Она запрокинула голову, подставляя лицо солнечному свету.

Князь вновь залюбовался ей.

– Прости меня. Я должен был тебя предупредить, но это была не моя тайна.

Кити наигранно вздрогнула от неприятной мысли.

– Щербатский – Соловей. Уму непостижимо.

– Помнишь, мою… приятельницу Лили Керн?

Кити взглянула прямо в глаза отца и многозначительно приподняла бровь.

– Я её помню.

– Она потеряла голос перед выходом. И чтобы поддержать её и засвидетельствовать своё почтение, мы с Щербатским пришли к ней в артистическую уборную.

Кити приподняла и вторую бровь, чуть охнув.

– Не нужно на меня так смотреть, Кити. Именно поэтому я довольно долго скрывал от тебя… и раз уж мы наконец дошли и до этой темы, то позволь мне быть с тобой откровенным.

– Конечно, отец, – ободряюще кивнула она.

– Естественно, как ты понимаешь, трезвы мы не были. Лили и я уговорили Щербатского в качестве забавы-эксперимента выйти вместо Лили. Это был просто порыв веселья, дурацкая забава. Я долго размышлял, и вот что я понял… Никакие материальные блага не заменят тебе момента удовольствия жизни.