Авторы, как и потребители «попаданских» романов редко дают себе труд задуматься: а куда девается тот «я», который был «мной» в детстве, если я его заменил? Исчезает без следа? Растворяется в ноосфере? Живёт вместе со мной?

Представьте, что вы – ребёнок, в сознание которого начинает ломиться больной, выгоревший, проживший лучшие годы старик, стараясь сожрать его, вытеснить, не признавая за ним права на существование, как таковое.

А с другой стороны: представьте, что вы взрослый, разумный человек, на которого обрушивается эмоциональная нестабильность подростка – вместе со всеми моментами детства, которые давным-давно превратились для вас в остаточное сияние выгоревших звёзд. Ребёнок, которому вдруг стало со всей очевидностью ясно, что всё, что на земле дышит и живёт, рано или поздно ложится под разящую косу времени – и вот оно, непреложное тому доказательство.

Представили? Ау, санитары…

И тут-то на помощь приходит она – рефлексия. Способ разложить по полочкам собственные эмоции, побуждения, намерения. Мало того – единственный, как выяснилось, разумный способ примирить с собой подростка, с которым вы делите тело. Не дать свихнуться обоим. И – мягко, шаг за шагом, на кошачьих лапках, обходя по мере сил острые углы и стараясь не делать резких движений, которые всё равно неизбежны…

Короче, я оставил Женьку в покое. Нет, больше не засыпал – вместо этого сумел вогнать себя в медитативный транс, сквозь который и воспринимал окружающую действительность. И пока он поглощал ужин (мама вернулась рано, сказала, что отпросилась с работы, благо, ВНИИТЦ, где она числилась старшим научным сотрудником, неподалёку, на Флотской), пока рассказывал о новой классной, пока хвастался пятёркой по истории (ни слова о «совместном» докладе, мошенник эдакий!), пока делал вид, что готовит уроки (уселся за стол, пристроил перед собой учебник, а сам выдвинул ящик с розовым томиком Вальтера Скотта…) – так вот, пока «реципиент» занимался обычными своими делами, я раскладывал по полочкам, нумеровал, выстраивал намерения, мысли, воспоминания. Делал всё, чтобы после нового «щелчка» он получил стройную картину, материал для размышлений, почву для шага вперёд в налаживании контакта. И сам не заметил, как сполз в глухое забытье.

На этот раз обошлось без наводящих оторопь новостных репортажей с ядерными ударами и огнемётными танками. Монитор, правда, имелся – он висел на противоположной стене, чёрный, кажется даже покрытый пылью. Стол, пластиковая бутылочка газированного «Святого источника» (эта деталь почему-то отчётливо бросилась в глаза – всё остальное было слегка размыто, не в фокусе, и лишь бутылка имела нормальный вид), россыпь разноцветных файлов, несколько ручек. Одним словом, офисная рутина.

А вот сидящий напротив человек в это понятие никак не вписывался. Казалось, он только что выбрался из бункера – а может, это место тоже располагалось глубоко под землёй? Нестарое ещё, лет пятидесяти с небольшим, лицо уродуют мешки под глазами и какая-то неистребимая серость – словно кожа месяцами не видела солнца, а воздух его овевал исключительно кондиционированный, мёртвый. Генеральский мундир, хоть и сидит аккуратно, но носит следы застарелой несвежести. Китель нараспашку, узел галстука слегка распущен, верхняя пуговица рубашки расстёгнута. Так и видишь, как владелец не которую по счёту ночь засыпает прямо в рабочем кабинете, не снимая брюк, повесив китель и рубашку с галстуком на спинку стоящего возле кожаного дивана стула.

И за всем этим – серым лицом, несвежим кителем, отёчными веками – прячется неимоверная усталость, тоска, обречённость.