– До Мценска возьмёте? – спросил я, запрыгнув на подножку, как только допотопная дверь-гармошка сложилась, впустив меня в спасительное тепло.

Худой водитель с крючковатым носом кивнул и жестом показал, чтобы я проходил дальше по салону и не отвлекал его. Над проходом горели три лампочки, практически ничего не освещающие, потому следовало идти осторожно, чтобы ненароком не наступить на сумки, стоявшие там и сям между рядами сидений, которые пассажиры из экономии или лени не сдали в багаж. Мне почудился какой-то сладковатый запах. Сразу же возникли мысли о еде.

– Перекушу в городе, оттуда возьму такси и к бабуле доберусь. На рейс всё равно опоздал, – сказал я сам себе, переступая через очередную сумку.

Кажется, по пути я довольно сильно задел рюкзаком чьё-то плечо, торчащее в проходе. Возмущенного возгласа не последовало, но я на всякий случай извинился. Мне ничего не ответили. Единственное свободное место было почти в самом конце салона.

– Здесь свободно? – поинтересовался я у женщины, сидящей на предпоследнем сиденье у окна, показывая на место рядом с ней. Она не ответила, её голова бессильно свешивалась на грудь и на каждой кочке подскакивала.

Я решил, что женщина устала и спит. Будить её не было смысла. Мой рюкзак отлично поместился на верхнюю полку, пакеты остались в проходе, а я умостился на тёплое сиденье рядом с сонной старушкой. Её возраст я определил, когда глянул на лицо в профиль с теперешнего ракурса. Измождённое, покрытое буграми и морщинами обычное старушечье лицо.

– Когда-то и я постарею, – почему-то подумалось мне.

Как же хорошо было в тёплом автобусе. Мягкий и убаюкивающий гул двигателя совсем меня не раздражал. Когда я окончательно отогрелся, меня начало снова клонить в сон. Можно было теперь вздремнуть, почему бы нет. Но тут старушка подняла голову и задала мне вопрос, от которого я похолодел. И вовсе не от мороза. Иглы страха пробежали по моему телу и вонзились прямо в глубину мозга.

– Как вы умерли, молодой человек? – спросила она.

Её голос можно было назвать дребезжащим, глухим и режущим слух одновременно. Но самым метким было бы определение «могильный».

– Что? В смысле, умер? – дрожащим голосом переспросил я, озираясь на пассажиров вокруг. Они были абсолютно неподвижны и безмолвно сидели в почти полной темноте. Лишь изредка их лица освещались фарами редких встречных машин. И эти лица были мертвы – они смотрели вперёд остекленевшими глазами, мерно покачиваясь в такт дорожным неровностям.

Нереальность того, что я видел, начала охватывать всё мое существо. Я укусил себя за палец, однако боль убедила меня, что это не кошмарный сон. Зияющая дыра в черепе крупного мужчины в истлевшем пуховике, сидевшего в соседнем ряду, дополнила шокирующее впечатление.

По полу прохода прокатилось нечто круглое, похожее на голову, отскакивая от стоящих там сумок, словно бильярдный шар. Я не различал четких форм странного предмета, но непонятным образом ощущал очертания.

– Я не умер… Я… к бабушке еду, – всё, что смогла выдавить моя скованная страхом глотка. Хотелось вскочить и убежать, но я не мог даже пошевелиться, хотя физически меня никто не держал.

– Этот автобус везёт тех, кого не нашли и не похоронили как должно. Но ты… ты напомнил мне кое-что… Такое уже здесь случалось… – сухой, шелестящий голос теперь казался встревоженным, – Как же давно это было.

– Что было? – с надрывом спросил я. А в голове тем временем металась мысль: «Я точно сплю и всё это – просто кошмарный сон. Автобусов с ненайденными покойниками не бывает. Но если я сплю, то должен проснуться, так почему же не получается-то ни черта?»